Грань веков. Заговор против императора
Шрифт:
Чрезвычайная интенсивность законодательства, беспрерывная ломка, реорганизация, новшества, перемены – важные черты павловского стиля.
Для сравнения заметим, что в «Полном собрании законов…» мы находим за период самостоятельного правления Петра I (с сентября 1689 до января 1725 года) 3296 документов [113. № 1347–4642], или в среднем – меньше 8 в месяц. Между смертью Петра I и воцарением Екатерины II – 6939 документов [113. № 4643–11581], в среднем – 21 в месяц.
За 34 с половиной года правления Екатерины II – 5948 [113. № 11582–17529], в среднем 12 в месяц.
Таким образом, законодательство павловского четырехлетия в 3,5 раза интенсивнее, чем в царствование предшественницы, и значительно опережает любой более ранний период российской истории.
Для завершения статистического экскурса отметим, что 24 с половиной года александровского
Наконец, учтем и умножившиеся при Павле разного рода объявления, распоряжения, публикации, близкие по своему характеру к законодательным актам. Немецкая «Allgemeine Literatur Zeitung» приводит довольно любопытную (хотя, разумеется, небеспристрастную) оценку такого рода материалов, появлявшихся на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей» за 1799 год: «Одну треть газеты занимают сообщения о различных штрафах, наказаниях, награждениях и пр. ‹…› В течение года почта доставляет Павлу 3229 писем с прошением, на которые отвечено 854 указами и 1793 устными приказами» [107. Г. К. 23. № 9. Л. 145–147].
Еще типическая подробность: за сто лет от начала царствования Петра I девятнадцать дворянских родов получили княжеское и графское достоинство; Павел же за четыре года правления создал пять новых княжеских фамилий и 22 графские [21. Кн. III. С. 91; Кн. X. С. 126–136, коммент.].
Количество законов, естественно, еще не говорит о содержании, направлении политики. Несомненно, часть павловских указов объективно способствовала упорядочению, европеизации российского правления.
«Император Павел, – доносит в 1801 году прусский агент, не склонный вообще к идеализации царя, – создал в некотором роде дисциплину, регулярную организацию, военное обучение русской армии, которой пренебрегала Екатерина II. Даже его расточительность, благодаря которой плохо управляемые богатства переходят в руки людей, заинтересованных в том, чтобы лучше с ними обходиться, приведет к увеличению населения благодоря прогрессу культуры, и казна не пострадает от этого, а наоборот, это ей пойдет на пользу, благодаря увеличению количества земель, обложенных налогом, и увеличению косвенных налогов, из-за появления новых богатств; и Россия, уже удивительная по своим размерам, своему плодородию, столь мало оцененному, благоприятным положением для оборонительных и наступательных действий быстро возродится» [174. P. 91–92].
Дипломату вторит много знающий наблюдательный мемуарист: «В арсеналах стоят еще, вероятно, громоздкие пушки екатерининских времен на уродливых красных лафетах. При самом начале царствования Павла и пушки и лафеты получили новую форму, сделались легче и поворотливее прежних ‹…› это было первым шагом к преобразованию и усовершенствованию нашей артиллерии, пред которою пушки времен очаковских и покоренья Крыма ничтожны и бессильны» [28. С. 137–138].
Одной из разумных мер нового правительства был, например, призыв на смотр всех числящихся «заочно»; это был сокрушительный удар по многолетней практике записи дворянских детей в полки буквально с момента рождения (так, что к совершеннолетию поспевал уж «приличный чин»); вследствие павловского указа в одной только конной гвардии из списков был исключен 1541 фиктивный офицер [3. С. 190].
Любопытные мнения о военных реформах павловского правительства приводит также видный осведомленный чиновник, служивший четырем императорам: «Об этом ратном строе впоследствии времени один старый и разумный генерал говорил мне, что идея дать войскам свежую силу все же не без пользы прошла по Русской земле: обратилась-де в постоянную недремлющую бдительность с грозною взыскательностью и тем заранее приготовляла войска к великой отечественной брани. Потом он же, оборотив медаль, говаривал, что отсюда почин преобладания наружного вида, всего глазам напоказ, заменяющего труд ума наглядною механическою работою» [92. С. 94–95].
При всем при этом многими современниками и исследователями отмечалось, что сама непрерывность и противоречивость законодательства усиливали атмосферу произвола и беззакония. Воля императора опережала действующие законы, и часто задним числом оформлялись уже совершившиеся деспотические действия.
Подобную ситуацию имел, конечно, в виду Д. Н. Блудов, когда объяснял Николаю I различие между самодержавием и деспотизмом: «Самодержец может по своему произволу изменять законы, но до изменения или отмены их должен им сам повиноваться» [Цит.
«Невольно удивляешься, – отзывается мемуарист, – огромному числу указов, узаконений, распоряжений в короткое царствование [Павла]; но это была ломка всего екатерининского, порывистые проявления безумия и своеволия – работа страшная и непрестанная! Граф Блудов рассказывал со слов очевидца о князе Безбородке, что, получив от Павла в одно утро три противоречивых указания по тому же предмету, он сказал: „Бедная Россия! Впрочем, ее станет еще на 60 лет!“» [107. Г. К. 22. № 7. Л. 66] [25] .
25
Эта и ряд других записей о Павле I, сохранившихся в архиве Шильдера, подписаны «Д. Л.» и, очевидно, получены через посредство известного государственного деятеля и историка А. Б. Лобанова-Ростовского. Личность мемуариста открывает его признание: «Мать моя – двоюродная племянница Ростопчина. ‹…› Родной дед мой по матери – Александр Степанович Крюков» [107. Г. К. 22. № 7. Л. 42, 48]. Это позволило установить, что Д. Л. – это Дмитрий Николаевич Лонгинов, в молодости близкий ко двору, царской семье, позже директор департамента внешних сношений (1875), сенатор (1876), брат еще более известного литератора и политического деятеля Михаила Лонгинова (они дети секретаря императрицы Елисаветы Алексеевны). К записям Д. Н. Лонгинова, включающим важные устные рассказы и предания очень осведомленных лиц (в том числе Ф. В. Ростопчина), мы обратимся еще не раз.
При всей противоречивости законодательства 1796-1801 годов общим духом, стержнем сотен новых указов была централизация, самодержавие. Серия мер заменяла коллегиальный принцип (там, где он еще существовал) единоличным; устанавливалось «преимущество лиц перед учреждениями» [74. С. 146, 397]. Выстраивалась железная линия подчинения: император – генерал – прокурор – министр (или управляющий соответствующим ведомством) [26] – губернатор. Управление в центре и на местах, как правило, структурно «созвучно», и потому усиление столичной централизации отзывается эхом в провинции; так же, например, как за высшими правительственными учреждениями надзирает генерал-прокурор, так за губернатором следит губернский прокурор. Инструкция от 26 декабря 1798 года предписывала ему «доносить по службе о самых главных чиновниках в губернии»; 11 марта 1798 года – надзирать за иностранцами и тщательно «сверять их подорожные с маршрутом»; позже губернским прокурорам приказано «обращать замечательное внимание к переписке и сочинениям из чужих краев» и обо всем докладывать не начальнику губернии, а генерал-прокурору [152. Г. № 3696, 1802 г. Ср.: 74. С. 430]. В 1802 году особые права губернских прокуроров были отменены.
26
Система министерств, принятая в 1802 году Александром I, как известно, фактически введена при Павле I [См.: 74. С. 396–406].
Можно проследить усиление власти и на более нижних этажах управления. «На дворе у нас, – вспоминал Н. И. Греч, – нанимал квартиру квартальный комиссар (так назывались тогда помощники надзирателей) XIV класса Старов, сын бывшего сторожа в экспедиции о расходах. Он был тираном и страшилищем всего дома: его слушались со страхом и трепетом; от него убегали, как от самого Павла. Донос такого мерзавца, самый несправедливый и нелепый, мог иметь гибельные последствия. Впрочем, доставалось и им, полицейским» [28. С. 164].
Отнюдь не для забавы, но для контроля, настигающего уже самую малую общественную ячейку – дом, семью, Павел I приказал, между прочим, майору К. Ф. Толю (будущему видному генералу) «изготовить модель Санкт-Петербурга – так, чтобы не только все улицы, площади, но и фасады всех домов и даже их вид со двора были представлены с буквальной, геометрической точностью» [177. P. 96].
В общей системе регламентации и твердого порядка важное место заняла новая система престолонаследия: 5 апреля 1797 года Павел I отменяет закон Петра I, объективно поощрявший борьбу разных группировок за овладение троном; отныне вводился принцип (сохраненный до 1917 года) о наследовании престола по праву первородства в мужском колене (женщины получают эти права только по пресечении всех мужских представителей династии).