Гранд-отель
Шрифт:
Барон дает бою номер 18 марку и говорит:
— Передайте от меня привет вашей невесте.
Затем он подходит к стойке портье. Зенф смотрит на барона приветливо, но лицо у портье измученное — уже третий вечер подряд Зенфу приходится скрывать от окружающих свое беспокойство: жена все еще не разродилась.
— Вы взяли для меня билет в театр? Сколько? Пятьдесят марок? Если меня будут спрашивать, скажите, что я в театре, а потом поеду в Клуб Запада. Да, в Клуб Запада, — повторив эти слова, Гайгерн проходит чуть дальше, туда, где сидит граф Рона. — Представьте себе, кого я там, в клубе, недавно встретил, — Рютцова, долговязого Рютцова! Помните его? Он ведь служил с вами и с моим братом в семьдесят четвертом уланском! А сейчас занимается чем-то в автомобильной промышленности. Вы все — такие дельные люди, только от меня никакого проку, ну прямо лилия в поле, да и только! Портье, скажите, мой шофер уже здесь?
Вместе с Гайгерном из холла через вращающуюся дверь улетает тепло, все добродушно улыбаются вслед молодому человеку. Он садится в свой автомобиль и уезжает в театр, согласно алиби. В половине
— Говорит барон Гайгерн. Меня кто-нибудь спрашивал? Звоню из Клуба Запада, раньше двух я вряд ли вернусь, скорее позже. Отпустите моего шофера, пусть едет домой.
А в тот самый момент, когда голос в телефонной трубке удостоверял подходящее светскому молодому человеку алиби, сам Гайгерн стоял прижавшись спиной к стене фасада на карнизе, между двумя глыбами песчаника, которые на самом деле были штукатуркой. Его положение нельзя было назвать устойчивым, однако он был преисполнен жаркой радости охотника, бойца и скалолаза. Удобства ради он надел синюю пижаму, на ноги — легкие спортивные туфли для бокса с подошвой из хромовой кожи, а поверх туфель на всякий случай натянул шерстяные носки, обычные шерстяные носки толстой грубой шерсти, какие носят лыжники. Это было необходимо, чтобы не оставлять следов. Гайгерн намеревался пробраться из своего окна на балкон номера, в котором жила Грузинская. Пройти нужно было около семи метров. Сейчас он уже одолел половину пути. Поддельные глыбы камня на фасаде отеля были сделаны в подражание грубо отесанным каменным блокам итальянского палаццо Питтии и выглядели помпезно, но главное, если штукатурка не начнет осыпаться, все должно пройти гладко. Гайгерн с осторожностью поставил ногу в углубление на штукатурке. На руках у него были перчатки, которые страшно мешали. Но снимать их нельзя, пока он не проползет оставшиеся три с половиной метра по стене на высоте третьего этажа.
— Черт, — пробормотал он. Штукатурка крошилась под пальцами, довольно крупный кусок со стуком обвалился на крытый жестью наличник окна второго этажа. В горле у Гайгерна пересохло, но он заставил себя дышать ровно, как бегун на гаревой дорожке. Снова найдя точку опоры, в какое-то отчаянное мгновение стоя только на носке одной ноги, он перенес другую ногу еще на полметра дальше. И тихо засвистел. Он был очень возбужден и потому насвистывал и разыгрывал хладнокровие, как мальчишка. О жемчуге, ради которого все это совершалось, он не думал вовсе. В конце концов, можно было добраться до ожерелья и как-то по-другому. Ударить Сюзетту по голове в обтрепанной шляпчонке, когда компаньонка возвращается из театра, выхватить из ее рук саквояжик, в котором лежит жемчуг. Или ночью проникнуть в номер Грузинской. Или как бы случайно ошибиться дверью, пройти каких-то четыре шага по коридору, открыть замок подобранным к нему ключом, а если застанут в чужом номере, сделать невинную физиономию. Все это его не устраивало, абсолютно не устраивало. «Каждый должен действовать в соответствии со своей натурой, — пытался он втолковать своим дружкам, этой маленькой группе людей, которые были, несомненно, благоразумнее, чем он, и которых он уже два с половиной года едва удерживал в повиновении. — Я не ловлю зверя в капкан, я не поднимаюсь на горы с помощью фуникулера. То, чего я не добыл своими руками, — не мое. Я не чувствую, что оно — мое».
Не удивительно, что из-за подобных речей между Гайгерном и его приятелями встала глухая стена взаимного непонимания. Слово «мужество» у них было не в ходу, хотя каждый из них обладал мужеством, и немалым. Эмми в Шпринге, умненькая темно-русая головка, однажды попыталась объяснить, в чем тут дело. «Для него это — спорт», — сказала она. Эмми хорошо знала Гайгерна и, вероятно, сказав так, не ошиблась. Во всяком случае, сейчас, в двадцать минут одиннадцатого, карабкаясь по стене отеля, он был и впрямь точь-в-точь спортсмен, альпинист на отвесной скальной стене, руководитель группы скалолазов, идущий впереди всех на самом опасном участке маршрута.
Опасный участок представлял собой выдающийся наподобие эркера кусок стены, за ним находилась ванная номера Грузинской. По прихоти архитектора карниза здесь не было, стена шла совершенно ровно, окно ванной комнаты за ней выходило как раз в тот хозяйственный двор, где барона однажды видели, когда он якобы разглядывал антенны на крыше. Дальше, впереди, за гладким участком стены шириной два с половиной метра, виднелись тонкие железные прутья — это была балконная решетка шестьдесят восьмого номера. Тихо насвистывая, хмыкая, бормоча ругательства, Гайгерн некоторое время простоял на краешке карниза, последней опоре перед гладким участком стены. Мышцы его ног слегка дрожали, в стопах горячей пульсирующей дрожью вибрировало напряжение. Вообще же Гайгерн был доволен своим положением, все обдуманное заранее совпадало с тем, что происходило теперь в реальности.
Так, от улицы, где кишел муравейник большого города, он был отлично скрыт благодаря большим прожекторам, недавно установленным на фасаде отеля. Тот, кому вздумалось бы посмотреть вверх, не увидел бы ничего, кроме слепящих белых огней прожекторов. Совершенно невозможно было различить в ярком свете маленькую темно-синюю фигурку человека, который шел в черной тени за снопами сильного света. Этот фокус Гайгерн позаимствовал у иллюзиониста варьете — у фокусника огни тоже ослепляли публику, а он спокойно мошенничал себе на фоне черного бархатного занавеса: распиливал пилой женщин, поднимал над сценой жуткие скелеты.
За одним из прожекторов Гайгерн остановился, чтобы передохнуть, и посмотрел с высоты вниз на улицу. Ракурс был необычный, кусочек земли внизу казался плоским и накренившимся, строил злую и враждебную физиономию. Гайгерн вытянул шею, заглянул
— Вот так-то, — довольно произнес он вслух и еще немного полежал на каменном полу маленького балкона, широко раскрытым ртом глотая воздух, слыша, как в вышине рокочет пропеллер самолета. Спустя секунду он увидел круглое пятно света — самолетную кабину, оно спокойно проплыло в красноватых облаках над городом. С улицы долетал наверх густой, мощный шум. Несколько мгновений Гайгерн оставался на островке усталости и полуосознания реального мира; внизу переругивались автомобильные клаксоны, спорившие из-за права проезда — это съезжались на празднество в Малом зале ресторана члены Лиги друзей человека. Бесчисленные вечерние туалеты выползали, как блестящие жуки, из автомобилей, взбирались по ступенькам перед входом в отель и исчезали в дверях. «Господи, чего бы я не отдал сейчас за сигарету!» — подумал Гайгерн. Его нервы натянулись до предела, но теперь нельзя было и мечтать о том, чтобы покурить. Не вставая, он снял перчатку с правой руки и принялся высасывать кровь из ссадины на указательном пальце. Его работа не терпела никакой неаккуратности и тем более грязных лап. С раздражением он почувствовал слабый привкус железа; взмокшую от пота спину приятно холодил каменный пол балкона. Взглянув через прутья решетки, он на глаз прикинул расстояние и подумал о трудностях обратного пути. Он прихватил с собой канат. Он привяжет его к балконной решетке, раскачается и прыгнет.
— Поздравляю вас, — сказал он себе важным офицерским тоном времен своей прошлой жизни. Снова натянув перчатки, как будто перед торжественным визитом, он поднялся с полу и вошел в номер. Балконную дверь не потребовалось открывать, он просто отодвинул занавеску и перешагнул порог. Паркетные плитки благожелательно безмолвствовали. В темной комнате тикало двое часов — одни быстрее, чем другие. Удивительно сильно пахло почему-то похоронами или крематорием. От световой рекламы на противоположной стороне улицы падал, касаясь бордюра ковра, треугольник желтого света. Гайгерн вытащил из кармана фонарик, вроде тех, что нередко держат под рукой легкомысленные кухарки, и осторожно посветил вокруг. Расположение комнаты и мебели он помнил прекрасно — все, что было необходимо, он успел разглядеть во время короткого разговора с Сюзеттой на пороге номера. Он был готов отразить любой коварный удар этой комнаты, отыскать жемчужное ожерелье в любом тайнике, обшарить чемоданы, взломать шкафы, разгадать шифры секретных замков. Но, следуя за узким лучом фонарика и увидев свое тройное отражение в зеркале трельяжа, он был удивлен так, что едва не расхохотался.
На подзеркальнике мирно, спокойно лежал саквояжик, его черная кожа как ни в чем не бывало заблестела от света фонарика. «Только не волноваться!» — подумал Гайгерн. Это была мысленная команда себе, потому что он почувствовал, что в крови вдруг заиграла лихорадка охотника. Прежде всего он сунул в карман, как какой-нибудь посторонний предмет, правую пораненную руку: пусть рука будет в кармане, нельзя, чтобы из-за кровоточащей царапины все пошло прахом — ведь могут остаться следы! Фонарик он стиснул зубами. Левой рукой в перчатке осторожно взялся за саквояжик. Да, эта сумочка действительно у него в руках, вот она, та самая сумочка, он трогает ее лоснящуюся черную кожу. Приподняв саквояжик, он убедился, что тот не пустой. Он положил фонарик на трельяж, погасил его и на секунду задумался. В номере удушающе пряно пахло похоронами, покойным дедом, торжественной заупокойной службой. Гайгерн засмеялся в темноте, когда понял, в чем разгадка тайны. «Лавры! — произнес он про себя с интонацией Сюзетты. — Мадам подносят много лавровых венков, мсье. Французский посол преподнес нам огромную корзину с лавровыми ветвями». Он опустился на колени возле туалетного столика — паркет, как живой, злобно крякнул — и в темноте протянул левую руку к саквояжику. «Нет, — подумал он и опустил руку. — Нет. Такие вещи приносят несчастье. Бумажники, чемоданы, кошельки. Коварные вещи, они не сгорают до конца, их находят ассенизаторы в канализационных колодцах, а в конечном счете все они становятся вещественными доказательствами и ложатся на противный стол в зале суда. Да и сомнительное удовольствие тащить в зубах саквояж весом чуть не два килограмма, если тебе надо перепрыгнуть гладкий кусок стены длиной два с половиной метра». Гайгерн раздумывал. Он снова включил фонарик и с сомнением посмотрел на два замка. Бог их знает, что это за секретные замки, за которыми Грузинская прячет свои сокровища. Решив попытать счастья, он выудил из кармана пижамы набор отмычек и нажал на круглую латунную кнопку одного из замков.