Граненое время
Шрифт:
...Бригада Герасимова закончила разгрузку кирпича, устроила перекур. А управленческие работники еще таскали картонные коробки с электроарматурой, мотки провода и прочую мелочь.
— Не помочь ли нам плановому отделу? — Борис Арефьев заговорщически подмигнул Мише Перевозчикову.
— Давайте возьмем экономистов на буксир! — с готовностью отозвался Миша.
Даже этот мальчик начинает подсмеиваться над ним, Федором Герасимовым.
Они дружной гурьбой окружили пульман. Через каких-нибудь четверть часа вагон был пуст.
Возвращались со станции разгоряченные,
— Не представляю, как вы до сих пор живете в своей палатке, — сказала Надя. — Холодище, видно, страшный.
— Как в космосе.
— А вы, оказывается, злопамятный! Я рассказала Журиной о вашем отношении к фантастическим романам. И знаете, Герасимов, она согласна с вами.
— Мне бы еще вас убедить.
— Не пытайтесь. Мы с вами вечно будем спорить.
Эти ее слова прозвучали с той женской игривостью, которая всегда обнадеживает мужчин.
И, стараясь поддержать ее в этом настроении, Федор заметил:
— В общем, не получается у нас с вами конкретного разговора.
— Вы о чем?
— Конечно, не о конкретной экономике.
Она тихо рассмеялась, сбоку, искоса взглянула на него. Как хороша!
Игольчатый иней на прядке волос, на бровях и на ресницах мягко оттенял вечернюю синеву ее глубоких глаз. Что делает иней с женским лицом! (Знают ли об этом сами женщины?)
— Хотите, Надежда Николаевна, я расскажу вам об одном человеке, с которым познакомился на прошлой неделе?
— Ну, слушаю, Герасимов.
— Он работал в одной областной организации. Интеллигентный, добрый такой. Женился рано, студентом. Прожил с женой семь лет и полюбил другую. Полюбил, понимаете? А ему на работе учинили допрос, пригрозили выговором. Но вторая любовь бесстрашна...
— И он приехал к нам?
— Да. Алексей Викторович прав, говоря, что на стройку тянутся или энтузиасты, или выбитые из колеи.
— Не слыхала я от дядюшки подобных изречений.
— Никогда не пойму, как можно наказывать за любовь. Будто человек лишен права полюбить второй раз в жизни.
— К слову пришлось, а вы сами-то любили когда-нибудь?
— Я?.. Нет. Хотя был грех — увлекался одной замужней женщиной.
— Вот видите, оказывается, вы не случайно защищаете этого товарища! Полюбил — разлюбил, пришла любовь — ушла любовь... Это мне не понятно. Однако рассказывайте-ка лучше о себе.
Нет, не умеют мужчины до конца беречь такие тайны. Когда-то Федор дал себе слово, что никому и ни за что не расскажет о своем увлечении Верой Владимировной Гордиенко, женой начальника штаба артполка. Никто на свете не должен был знать, какие он писал ей наивные, высокопарные письма, иногда даже в стихах; как вызывался вне очереди дежурить на контрольно-пропускном пункте, чтобы лишний раз взглянуть на освещенные окна квартиры подполковника; как однажды, проходя через КПП, Вера Владимировна тайком передала ему записку («Милый мальчик, не надо обманывать себя иллюзиями»), и как не находил он себе места в тот черный день, когда узнал о переводе Гордиенко в Вильнюс, — мог бы, пожалуй, и застрелиться, окажись у него под рукой оружие.
— Вот
— Только не смейтесь, пожалуйста. А в общем, мне теперь и самому смешно. Вера Владимировна, конечно, была права.
— Виделись вы с ней потом?
— Однажды встретились в Риге, на окружном смотре художественной самодеятельности (она приезжала со своим хором). Можно было наговориться вдоволь, но я торопливо поздоровался — и с глаз долой. Сам поразился своему поступку... Виноват, Надежда Николаевна, разболтался...
Они расстались на развилке зимних троп: одна, протоптанная, вела в сторону каменных домов, над которыми виднелись тонкоствольные дымы среди подлеска антенных мачт, а другая, извилистая тропинка убегала к палаточному городку, еле различимому в заснеженной степи.
...Федор вставал, подбрасывал в печурку добротный карагандинский уголек, курил и снова устраивался на раскладушке. Но уснуть не мог. То острый холодок просверлит его солдатскую постель, то помешает храп Янсона, то забормочет Борис Арефьев, переворачиваясь с боку на бок. Ну к чему он сегодня разоткровенничался? В самом деле, что это он, Герасимов, все витает в облаках, воображая, что через эту степь проходят координаты его счастья?.. И пытаясь развенчать себя в собственных глазах, он вспомнил Надю сидящей на чемодане, в одной юбке, когда она растерянно прикрывала грудь не то кофточкой, не то полотенцем.
Алексей Викторович и Мария Анисимовна привыкли к тому, что после ужина Надя сразу же уходила в свою комнатку и читала там до полуночи. Только сестра отрывала ее от чтения неумеренной болтовней. Вот и сегодня Варя приоткрыла дверь, изо всех сил стараясь выглядеть серьезной.
— Можно? Я на минуточку. — Она присела на кровать, опустила руки на колени, как это делала их тетушка.
Надя отложила книгу, недовольно взглянула на сестру.
— Ты думаешь, я ничего не замечаю? Дудки!
— Довольно, Варвара.
— Нет, я не уйду до тех пор, пока ты не ответишь прямо — нравится он тебе или ты его водишь за нос?
— Ты о ком?
— Не хитрите, Надежда Николаевна! С вами разговаривает замужняя женщина. Вы должны знать, что еще ни одной девушке не удавалось перехитрить меня.
— Нравится, нравится, только оставь в покое.
— Раз нравится, то покоя тебе не будет до тех пор... Ох, смотри, Надюшка, не выдавай себя с головой раньше времени, но и не задавайся очень! Это мой совет.
— Довольно, ты не в оперетте.
— Ухожу, ухожу! — И Варя, как всегда дурачась, ушла от нее на цыпочках.
Не выдавай себя раньше времени, но и не задавайся. Какая наставница явилась! Выскочила замуж девятнадцати лет да еще поучает старших. А может быть, это и есть та мудрость чувств, которая присуща только замужней женщине. Мудрость чувств, мудрость чувств, — что это за философия старой девы?
И все же трудно в тридцать лет: невольно проверяешь свои чувства житейским опытом других. Если Федор Герасимов действительно ее песня, то, странно, почему в этой песне одни слова? А может быть, любовь в ее годы так и начинается — с глубоких раздумий о человеке?..