Граненое время
Шрифт:
— Может быть, останетесь, Павел Фомич, до завтра? — предложил один из этих неудачливых стрелков. — Вечером обязательно будет жареная утятина.
— Нет уж, спасибо. Нам с Захаром Александровичем надо добираться до дому.
Они вернулись на центральную усадьбу в сумерки. Отмахали без малого две сотни километров, все окольными путями, но чувствовали себя отлично, особенно Витковский. Он мог сейчас же после ужина отправиться в новое путешествие до самого утра.
— Что новенького, Романовна? — спросил он свою давнюю и верную хозяйку, перекочевавшую из Риги еще зимой.
— Какая я тебе Романовна? До сих пор была тетя Паша
— Так уж и не будет, тетя Паша? — засмеялся он, тронутый ее материнской ревностью.
— Весенний день долог, всех новостей не перечтешь. С утра заезжала твоя красавица, такая расфранченная, как под венец собралась. Потом был сослуживец твой, полковник-то; они, выходит, братья с Захаром Александровичем-то?
— Родные братья.
— И все заезжали вроде не нарочным порядком. Ну, а к вечеру почтальонша порадовала Зоиным письмом.
— Что пишет?
— Не мне направлено — не мне и читать, — сказала Пелагея Романовна с нескрываемой обидой на свою любимицу Зою, которая после ее отъезда из Риги ни разу не написала ей отдельно (и что за молодежь такая пошла).
Зоя с умилением, со всеми пустяковыми подробностями писала о маленьком Андрюшке: и как он уже улыбается, и какие сильные у него ножки, и какой осмысленный взгляд, и как пытается что-то лепетать, — ну совершенно необыкновенный парень, то есть весь в дедушку!.. А давно ли она сама вызывала такое же умиление у покойной матери, когда тянула ее в с о ч н ы й магазин (это где продаются соки), или просила з а б и н т и т ь поцарапанную руку; или, уже учась в школе, рассмешила всех учителей, сказав, что ее мама занимается р о д и т е л ь с к о й пропагандой. Даже выйдя замуж, она так и осталась для него говорливой девчонкой. И вот перед ним молодая женщина со своими радостями. Зойка, Зойка, не знала ты отцовской ласки. А теперь и вовсе отдалились друг от друга.
«Дедушка...» Павел Фомич горьковато усмехнулся и вышел на крыльцо. Лишь кое-где светились огоньки в поселке. Но все небо было сплошь усыпано звездами, — не то что балтийское, всегда затянутое туманом. Очень далеко, в разных местах, жгли солому, и горизонт был похож на огромный шов электросварки, соединяющий закраины степи и неба (это там, за протокой, на берегу которой находится геологическая экспедиция).
А Наталья спит, наверное. Вдовы рано ложатся спать.
Он еще раз посмотрел в ту сторону, на горячий ободок степного горизонта, и вернулся в дом, включил радио, передававшее легкую музыку для беззаботных полуночников.
Однако ему помешал уснуть телефонный звонок. Звонили непрерывно и тревожно. Павел Фомич понял, что это из области, и приготовился к разговору с секретарем обкома. Каково же было его удивление, когда он услышал наигранно бодрый голос Осинкова, который с прошлой осени не прекращал «холодной войны» против Вострикова.
— Я так и знал, что не спите! — обрадовался Осинков. — Армейская привычка.
— Сразу видно, что вы не служили в армии. Как раз военные-то рано ложатся спать.
— Поймали, поймали меня на слове, рядового, необученного!
— В чем дело, что вы хотели мне сказать? — сухо спросил Витковский, не имея ни малейшего желания болтать с ним о пустяках.
— Мы послали вам разнарядку на трактористов...
— Есть разнарядка, только нет
— Выслушайте меня, Павел Фомич, не перебивайте. — И Осинков издалека — с нехватки квалифицированных рабочих в городах — подошел к тому, что трактористов во все совхозы области будет послано меньше, чем намечалось.
— На сколько меньше?
— Ваш совхоз недополучит сорок-пятьдесят человек. Мобилизуйте собственные силы. У вас много женщин, бывших трактористок, которые вышли замуж и бросили работу.
— Знаете что, я вам не заведующий женской консультацией! И не воспитатель детского сада.
— Надо было раньше побеспокоиться о кадрах, Павел Фомич, побольше пропустить людей через курсы механизаторов.
— А, бросьте вы это, товарищ Осинков! Я сделал все, что возможно. Но за одну зиму наверстать упущенное нельзя. Не сваливайте с больной головы на здоровую. Это вы завели такие порядки в совхозах, когда сеют командированные, а убирают уполномоченные. Пеняйте на себя. От уполномоченных я отказываюсь, какой бы они ни были квалификации, а вот приезжие трактористы мне пока нужны. Но скоро и от них откажусь.
— Все это хорошо, но...
— Но сорок трактористов ищите, мол, сами? Понятно. Желаю здоровья, Порфирий Григорьевич!.. — Витковский бросил трубку, постоял у телефона и снова вышел на крыльцо.
Огненный шов, наглухо по всему горизонту соединивший землю с небом, остывал, темнел, подернутый окалиной. Только в одном месте еще вскидывались веером искры, словно кто бил по шву молотом, проверяя прочность сварки.
И Павел Фомич постепенно остывал от этого разговора с Осинковым. Он представил его сейчас в служебном кабинете, за массивным столом: по левую руку сгрудились аппараты всех линий связи, прямо перед ним — топографическая карта области, справа — оперативные сводки о ходе полевых работ. С виду настоящий начальник штаба, дьявольски уставший, с воспаленными глазами, каждую минуту хватающийся за телефоны. Когда Павел Фомич наблюдал его таким, ожидая приема у первого секретаря, Порфирий Григорьевич даже понравился ему: он любил таких, не жалеющих ни себя, ни подчиненных.
Но с каким бы удовольствием он скомандовал сейчас товарищу Осинкову: кру-гом! И этот рядовой, необученный, всю войну просидевший за бумажной «бронью», только щелкнул бы коваными каблуками неразношенных ботинок. А еще пытается налетать на Вострикова. Да Востриков — золото против него! Востриковы и на фронте были разведчиками. Это уж такая порода: что их ни заставь делать, всюду лезут под огонь, не боятся никаких чертей.
Витковский был убежден теперь, что если не из-за главного агронома, то из-за кого-нибудь другого или из-за чего-нибудь другого, но он обязательно схватился бы с Порфирием Осинковым, и не на жизнь, а на смерть.
А вообще-то они с ним были людьми одной складки...
18
Никто не знает, где ждет геолога удача.
Случается, что он годами кружит в тех местах, которые, судя по всему, таят богатства. Сотни шурфов, десятки скважин позади, а все впустую. Разочаруется, наконец, геолог, махнет рукой на приглянувшееся местечко и пойдет дальше, без всякой надежды поглядывая по сторонам. Не то, совсем не то. И вдруг остановится, поднимет редкий камень в каком-нибудь овраге или на берегу пересохшей речки, повертит в руках, поднесет к глазам: руда, да такая, что дороже золотого самородка!