Грани отражения
Шрифт:
— Может я и не так хороша, как твои подруги, но для меня люди не становятся хуже от того, что с ними что-то случилось.
— Послушай, — Эрик пытался остановить её.
— Нет, — Лия мотнула головой, пятясь назад, — Лучше я сейчас уйду. Приду…завтра. Надеюсь, ты пересмотришь свои взгляды.
Она развернулась и вышла, не смотря в сторону телохранителя, напряженно наблюдавшего за ней.
Темнело быстро. Лия куталась в большой шарф, стараясь спрятать лицо от мороза, нещадно обжигавшего кожу. Зима обещала быть крепкой и жестокой. Под ногами мерно
Стараясь не задумываться о том, что было днем, Лия шла по улице, обходя темные углы. Он не прав, тысячу раз не прав. Внезапно она поняла, что в темноте раздаются не только её шаги. И, хотя предательский холодок скользнул под кожей, она не стала останавливаться. Никакой паники. Страх — это преждевременная смерть, даже если с тобой пока ничего не случилось.
Лия так же спокойно дошла до своего дома, толкнула тяжелую дверь и мысленно выругалась — словно специально, в холле не было света. Это уже серьезно осложняло ситуацию. Лия пересекла пространство и остановилась, выжидая.
Как и следовало ожидать, дверь отворилась, пропуская темную фигуру. Лия затаила дыхание. "Надо же так — всегда находить проблемы на свою голову", — пронеслось в уме. Тот, кто вошел, не двигался, очевидно, ожидая её действий. Лия молчала, притаившись.
— Доброй ночи.
Теперь внезапно раздавшийся шепот испугал Лию. Она затаила дыхание, стараясь раствориться в темноте. Но больше её испугало то, что человек, не произнося больше ни слова, открыл дверь и вышел.
Трясущимися руками Лия расслабила шарф на горле, который внезапно стал удушающе тяжелым. Что это значит? Кто это был?
Мелькнувшая мысль — пойти в полицию, была смехотворной идеей. В городе каждый младенец знал, что проще самому найти управу, чем ожидать, что полицейский участок сподобится что-то сделать.
"Надо быть осторожней. В любом случае можно полагаться только на себя".
Лия хмуро вертела в руках телефон, перечитывая новое послание.
"Не бойся, я никогда не причиню тебе вреда".
— Охотно верю, — кивнула Лия, — Смотря, что вкладывать в понятие вреда.
Проблема была. Решения не находилось. Значит, стоило или ждать, или же принимать меры. Какие только, чтобы её не выставили чокнутой те, к кому она могла бы обратиться за помощью?
Утро на отделении начиналось хмуро. Когда на Лию в третий раз ни с чего накричал дежурный врач, не понявший своего же подчерка, но решивший, что лучший способ поднять настроение, обвинив её во всех грехах, она поняла, что вот-вот расплачется. Это было унизительно — оскорбления, выкрикиваемые в её адрес, слышали все, кто был рядом. И не важно, что их возмущенные взгляды были обращены на врача, Лия еле сдерживала желание убежать. Но, после того как в лицо ей врач почти кинул карту больного, она, из последних сил улыбаясь, словно ничего и не происходило, поднялась и вышла в коридор. Дошла до уголка отдыха со стоящими в больших кадках, пальмами и декоративными папоротниками.
Это был последний аккорд в цепи всех проблем и неурядиц, и Лия поняла, что простые слезы превращаются
Словно издалека, спасительным якорем, вторглись чьи-то руки, осторожно притягивающие к себе, и негромко, успокаивающе обращающийся голос.
Издалека, медленно приближаясь, до Лии доносились слова, складываясь во фразы, колдовским дурманом проникая в голову.
— Все хорошо. Все хорошо. Ничто не стоит слез, всё это — пустяки.
Лия уткнулась лицом в плечо говорившего, постепенно затихая и возвращаясь в свое опустошенное сознание. Её продолжали осторожно удерживать, укачивая как ребенка. Наконец, Лия осознала, что мир снова встал на ноги, и поняла, что что-то не так. Она резко отдвинулась, испытывая неловкость перед свидетелем её истерики.
Неторопливым движением, поднявшись с одного колена и невозмутимо встретив её взгляд, доктор Дорнот будничным тоном произнес:
— Сегодня Вам стоит пойти домой. Я сам поговорю со старшей сестрой, чтобы Вас отпустили.
Лия смотрела ему вслед, стирая слезы с лица. Люди. Кажется, что знаешь их, чтобы в следующий момент понять, что не знаешь о них ровным счетом ничего. Что же он представляет из себя, совершенно непонятный и странный человек, не показывающий никогда — какой он на самом деле?
Эрик метался по кровати, проклиная себя за глупость. Он ненавидел себя за унизительное состояние беспомощности, за слова, сказанные так зря. Себя — за невозможность взять ситуацию в свои руки, как было раньше.
Злость — мощный стимулятор. Особенно, злость, которая не может найти выхода. Чувствуя, что он задыхается от невозможности выплеснуть эмоции, Эрик рывком подтянулся, вкладывая в это движение всю силу, и сел на кровати.
— Ты встанешь, — произнес он сквозь зубы, обращаясь к самому себе. Правая нога неуклюже шевельнулась, когда он попробовал двинуть ею. Левая нога упорно не шевелилась. Эрик подтянул её, помогая себе рукой. Опустил ноги вниз на пол.
— Помоги, — он протянул руку подбежавшему телохранителю.
Шаг. И пускай, он почти не ощутим, но как же он волнующе приятен.
— Вы делаете большие успехи, — доктор одел и снова снял очки, — У Вас поразительное желание восстановиться.
Эрик усмехнулся — когда есть цель, которую надо достигнуть любой ценой, вряд ли что-то может оказаться препятствием, которое нельзя будет преодолеть.
— Я планирую поскорей выписаться. Возможно — даже на этой неделе.
Тогда, когда из-под маски бесстрастного наблюдателя, которого ничто не могло вывести из себя, вырывался живой человек, Лия не могла устоять перед желанием всеми силами поддерживать это выражение искренности на лице Маргулиса.