Грани сна
Шрифт:
Сам-то стольный град, Городенец – деревня деревней: топящиеся по-чёрному избы, поставленнынх без всякого плана, и обнесённые общим частоколом с двумя воротами!
Лавр, покинув ювелиров, неспешно прошёлся по кругу и за десять минут вышел в центр, к вечевому двору возле избы Вятко, а там его ждал уже главный княжий дознаватель, боярин по разбойным делам прозвищем Надёжа. То был мужчина с густым седым волосом, с широкой бородой, со знатными усами и бровями, и с резкими морщинами на лице. Они виделись в доме князя, но не общались. Теперь Надёжа подошёл к нему, задрал голову и
– Вятко-князь удивлён зело. Как так, что ты знаешь эллинский язык, Великан?
– Встречал я эллинов, – деланно удивился Лавр. – Научился.
– Но это невозможно! Ты пришёл с полуночи, а там эллинов нет.
– Есть они, есть. Эллины везде есть. Долго ходил. Разных встречал, – напропалую выдумывал Лавр. – Вот и выучил несколько слов.
– Ты не сказал об этом ни князю Омаму, ни мне, ни даже самому Вятко. А тебе известно, что чужаков мы не любим и проверяем. Много лиха от них!
– Я не чужак! Я на Москве два года живу!
Разговаривая с ним, Надёжа время от времени поглядывал в сторону городских ворот, будто чего-то ждал, но хватка его не ослабевала:
– Мы не знаем, где ты был до нас, кому служил, зачем к нам пришёл.
– Я мальцом потерял родителей. Ходил с купцами, научился говорить с ними. Где жил раньше, не помню. Стал искать, пришёл на Москву и остался.
– Ха! Думаешь, всё объяснил? А я от Вятко вем, что ты великий чудесник. Неужели кузнечному делу тебя эллины по пути научили? Ведь этому только в семье учат! А ты, баешь, мальцом без родителей остался. Так?
– Мне Стрибог помогал.
– Молчи! – Надёжа замахал руками, пытаясь его остановить. – Не твоё дело! О Стрибоге только Вятко-князю судить! А ты за себя отвечай!
От ворот послышались крики:
– Идут, идут!
Оттуда побежали мальчишки, за ними взрослые. С вечевого двора вышел на улицу боярин с прозвищем Инозёма, главный княжеский дипломат, в высокой бобровой шапке и с серебряными оплечьями. Откуда-то из глубин двора, из неведомой постройки, двое мужей несли, возложив на шесты, большущий полированный пень: это был здешний трон из священного древа. Двор посыпали речным песочком.
Князя не было ещё видно, но придворные собирались уже, и оказаться вместе с ними явно стремилась душа боярина разбойных дел Надёжи.
В городские ворота вошла процессия хорошо одетых мужей. Это были восточные купцы, и среди них один, исполняющий попутно обязанности посла багдадского.
– Здесь будь, никуда не уходи, – приказал Надёжа Лавру, и быстро ушагал за угол – не иначе, к себе домой, переодеваться в торжественное.
Лавра беседа с ним неприятно удивила. Он знал, сколь настороженно относятся здесь к иностранцам. Внешне выглядело, что их очень любят, норовят показать самое лучшее и закормить до смерти – но вооружённая ножами и топорами охрана, которую давали иноземным купцам, не столько их берегла, сколько стерегла. Власть не допускала прямой торговли чужих с местным производителем, чтобы общее богатство не разбегалось бесконтрольно по домам немногих. Торговать иностранцы могли только на глазах Вятко, в крайнем случае – в присутствии уполномоченных им князей или бояр.
Не менее жёстко стерегли иностранцев, проходивших на своих плоскодонных ладьях по Москве-реке или Оке транзитом. И за охрану со всех купцов брали плату!
Видать, он, Великан, неизвестно откуда взявшийся, излишне мастеровитый, знающий иностранный язык, показался Надёже подозрительным. Лавр был собой недоволен. Ему следовало вести себя, как все, не высовываясь. С другой стороны, с его статями попробуй бцыть незаметным… И всё равно, чёрт его дёрнул за язык: услышал греческую речь, обрадовался, и давай балаболить по-гречески.
Между тем, иностранные купцы дошли до двора князя. Инозёма встретил их, и они стояли, переминаясь с ноги на ногу и не заходя на двор. Вдали в ворота всё ещё втягивались носильщики и лошадки с вьюками. Из своей избы вышел Вятко в высоком собольем колпаке, на плечах его лежал мех, под ним на груди серебряный нагрудник с каменьями, пальцы в сверкающих перстнях. Носить мех, конечно, было не по сезону – до первых заморозков оставался добрый месяц, но этикет есть этикет. На ногах Великого господина сверкали сапожки, расшитые бисером. Делегацию восточных купцов, стоящих от него в десяти метрах, он вроде бы и не замечал.
За спиной князя мужики заносили в избу дополнительные лавки; там готовился банкет для особо важных персон.
Вокруг двора собрались едва не все жители Городенца и окрестностей. Все шумно говорили, топали, скрипели сапогами и пахли всякими ароматами.
С той стороны площади к Великану пробился Бурец:
– О чём тебя Надёжа пытал?
– Спрашивал, откуда я.
– Он этого… того… с ним надо осторожнее.
– А что?
– Не любит Надёжа, если кто нравится Вятко-князю больше, чем он сам. Ошельмует такого, а потом – чик, и нету. А князь – он сам его Надёжей прозвал, верит ему!
Вятко важно уселся на свой трон, а сзади встали рынды – двое в суконных шапках, с топориками на плечах.
Вернулся Надёжа, нарядный, с бобровой шапкой в руке. Встав за спинами купцов, натянул её на голову, потом обежал их сбоку и вошёл на княжий двор оплечь с Инозёмой. Тут он Инозёму обогнал и встал справа от трона Вятко, но тот сурово посмотрел на боярина, схватил за рукав, и перетащил налево, а праворучь себя велел встать Инозёме.
– А смотри, – шепнул Бурецу Лавр. – Не жалует князь Надёжу.
– Это потому, что чужеземцев принимает. Если бы чин суда и расправы, то праворучь князя стоял бы Надёжа.
Теперь правительственная верхушка и купцы оказалась лицами друг к другу.
Вся пятёрка иностранных купцов, персы, арабы, и кто там ещё, и оставшиеся вне двора их помощники и носильщики, встали на колени и, опираясь на руки, поклонились князю, коснувшись лбом земли. Затем поднялись; четверо купцов отступили слегка назад, а пятому служка передал тюрбан с рубиновой застёжкой и халат. Надев тюрбан, а халат набросив на плечи, он выступил вперёд, поклонился князю учтивым светским поклоном и начал говорить по-арабски, а княжий переводчик по прозвищу Толмач переводил.