Грани сна
Шрифт:
– О, нет! – возразил Сэм Бронсон. – Если ваш дед был таким великим скрипачом, что служил в правительственном оркестре, ваша бабка могла пожелать познакомиться с ним и просто приехать в Берлин. Вот вам и ответ.
– Этот парадокс, – хмыкнул полковник Хакет, – только подтверждает правило.
Все согласно загомонили.
– Нет, – не согласился Гуц. – Моё рождение там – невозможно.
Мисс Дебора Пэм на этом собрании учёных держала себя так, что каждый мог понять: она не только компетентна и эрудированна,
– Если полковник работал у вас много лет, то почему он не помнит свою жизнь?
– Да, кстати: почему? – заинтересовался Хакет. – Всё, что было со мной до отправки в гости к Корнилову – в той лаборатории, где был доктор Глостер, но без профессора Гуца, я помню. А здесь для меня все, кроме мистера Биркетта и, вот, Сэма Бронсона – а, да, и двух историков – незнакомцы! Давай, Сэм, объясняй.
– Так ведь в тайвинг вас, полковник, оправляли со старой матрицей памяти, вот она и вернулась. Она ж первичная, приоритетная для физического мозга.
– Вроде не было у меня матрицы памяти, – задумался Хакет. – Или была?
– Так это же информационный сгусток вашего фантома! Того, которым вы стали, уйдя в тайвинг из той реальности. Он и вернулся в этого Хакета, потому что ввиду исчезновения прежней реальности только его и смог найти. Понимаете?
– Естественно. Но ведь тот я, который жил здесь, тоже чего-то соображал и что-то делал. Так?
– Да.
– Ну, и куда же делся его сгусток матрицы?
– Первичный Хакет – то есть вы нынешний – его заменил.
Опять вмешалась мисс Пэм:
– Но всё же: где память того Хакета, которую он заменил?
– С физической точки зрения, она осталась там же, где и была. Только связи с ней нет.
– Люблю беседовать с умными людьми, – произнёс Хакет в пространство. – Всегда всё объяснят.
– Для примера: вы, конечно, знаете принцип работы файловой системы компьютера?
– Да-а-а! – уверил Хакет. – А как она работает?
Мисс Пэм изобразила лицом своим, что и она тоже причастна к высшим компьютерным тайнам, но на всякий случай промолчала.
– Диск памяти разбит на блоки определённого размера, – сообщил Сэм. – В них в произвольном порядке записывается информация, причём данные одного файла могут располагаться в блоках, находящихся как по соседству, так и вдалеке друг от друга. А ещё на диске имеется таблица, в которой к названию каждого файла привязаны адреса расположения этих самых блоков на диске. При удалении файла информация не исчезает, однако запись о её расположении – стирается из таблицы.
– Насколько проще было с информацией в старину! – прокомментировал его сообщение Хакет, и со вкусом добавил: – Помню, жгли мы библиотеку в Полоцке…
– Нет, позвольте: что, и в моём мозгу есть какая-то таблица? – спросила мисс Пэм.
– Конечно, мозг человека сложнее, чем
Сложный мозг мисс Пэм обдумал это, и она сурово спросила:
– Так почему же вы не спасаете память сотрудника, чтобы нынешняя информация оставалась, а память тайвера исчезала?!
Все: и технари, и историки, притихли. Но поскольку высокое должностное лицо ожидало ответа, затяжка выглядела бы неприлично – и директор Биркетт дал ответ:
– Если поступать так, как советует Ваша милость, наша работа потеряет всякий смысл.
…Когда собрание закончилось, и полковник Хакет сидел уже за своим рабочим столом, продолжая вспоминать и записывать историю исчезнувшего мира, ему позвонил начальник охраны.
– Сэр! – сказал он. – Какой-то человек стоит у ворот и хочет говорить с вами. Его зовут отец Мелехций.
Ока – Беспута – Дон, VIII век
– Но это же чудо! Чудо! Два ножа в одном! – восклицал Вятко, перекидывая рукоятку на «двойном» ноже работы Великана. Один клинок был прямой с плавным подъёмом лезвия, другой с седловинкой сверху и сужающимся лезвием, переходящим в шило. Рукоятка крепилась на установленном по центру штифте, и, имея внутренний пропил, могла скрывать/открывать нужное мастеру лезвие, с фиксацией дополнительным штифтом. Нож предназначался для кожевенников.
Собираясь к Вятко, Лавр ожидал встретить сурового воина или умудрённого годами старца. А встретил моложавого, любознательного, весёлого человека. Позже-то он убедился, что князь – и воин, и мудрец, разве что не старец. При этом он был истинным сыном своего народа: доверчивый, наивный в вопросах мироустройства, любитель поговорить и не дурак покушать.
Перед ним лежала горка железных поделок москворецких мастеров: топоры, мотыги; большой нож-«косарь» и многое другое. Он осмотрел их, и сразу схватил новаторское изделие Великана – перекидной нож, и теперь с радостной улыбкой любовался им, испытывая, видимо, такие же чувства, какие испытал сам Лавр, впервые увидев патефон.
– Едут уже купцы, – сообщил князь. – Гонец прискакал с Дону. Бает: приплыли, на лошадок свой товар сгрузили, отправились к нам. С ними посол из Багдада и трое с Дербента. Вот я их удивлю, – и опять поиграл ножиком. – Твоя работа?
– Моя, Великий государь, – ответил Лавр и снял тряпки с ещё одной своей новинки. Это было короткое копьё с закреплённым ближе к острию округлым топориком. Или, если угодно, топорик на длинной ручке, дополненный кованым остриём копья.
– А это что? – спросил князь, увидев изделие.
– Секира. – Лавр не видел современных образцов подобного оружия, но Бурец говорил, что ему приходилось такое делать. И, похоже, опять нахвастался: князь секиры не знал, что стало ясным из его восторженного крика: