Грани сна
Шрифт:
И Великан, ударив по струнам, начал напропалую импровизировать, выдумывая новую версию баллады:
Говорил ему князь киевский таковы слова:– Ай же ты мужичище-деревенщина,Во глазах, мужик, да подлыгаешься,Во глаза, мужик, да насмехаешься.Невозможно пройти землю вятичей,БоГости приосанились: лепо им было такое слышать.
… Несколько лет спустя возвращался однажды Лавр в столицу – Городенец. Плыл по Оке. Был конец лета, и он оказался там, где в Оку впадает рыскливая Беспута. Это были места, где жил со своим семейством бывший доверенный боярин Вятко-князя, Надёжа/Негожа, чьё имя было велено забыть навсегда. Вятко повелел сослать опального боярина, туда, где в Беспуту впадает тощая Жежелка. Сам-то бывший боярин просил поселить его на Оке, или хотя бы там, где в Беспуту впадает Восьма, но тут даже Лавр возмутился. «Ссылка – это тебе не курорт!» – сказал он изгою, но тот не понял.
То, что изгой, отказавшийся от битвы по «суду Ярилы», не был казнён, Лавр относил к удачам своей политики. Но сам изгой так не считал. Однажды, по пути в столицу, пройдя часть пути по Беспуте, Лавр его встретил. Так, бывший боярин ему даже квасу не вынес! Уж и не говоря о пиве или настойке ягодной на меду. Отказался от разговора, и только злобно лаял Великана, обвиняя в своих бедах.
– Я же тебе жизнь спас! – удивился Лавр.
– Как же! Спас! Если бы я не отказался биться с тобой, ты бы меня убил.
– Но, если б не я, тебя бы казнили! Это я уговорил князя пожалеть тебя.
– Знаем, как же. Уговорил сослать сюда на съедение комарам. Вот и вся твоя жалость.
– А чего ты ко мне привязался-то в тот день? Князю баял, что я опасный и вредный.
– И был прав! Опасный и вредный. Вот, что ты со мной сделал. Всего лишил.
Лавр погулял по окрестностям, и был просто очарован. По правому берегу Жежелки забрался на холм с большими лесистыми участками. Сказал своему служке:
– Прекрасно! И нет здесь никаких комаров.
– Ветерок здесь, потому что, – предположил тот. – Не то, что внизу, у реки.
– Ну, и строился бы он здесь! Прекрасное место, – повторил Лавр. – Тоже мне, ссылка. Да я сам бы поставил здесь дом и жил…
После той встречи он несколько лет избегал подниматься по Беспуте, даже если так было лучше, хоть и вспоминал иногда чудные пейзажи, которыми любовался с той горушки. Просто обидно было, что тут поселили тупого изгоя. А в этот раз он подумал: – Какого чёрта! Я набольший боярин! Выше меня только Вятко, да Боярский Совет. И не абы где, а в стране, которая по площади превосходит Францию, когда самой-то Франции ещё нет! Где хочу, там и гуляю.
Оставив своих людей и нанятых на Оке бурлаков отдыхать, он отправился на прогулку. Деревенька изгоя пряталась в полверсте среди деревьев на левом берегу Жежелки, но было мало надежды, что угостят пряниками, и Лавр туда не пошёл. А полез он в ту же гору напротив деревеньки, что и в прошлый раз, по довольно приметной тропинке, продолжая размышлять о красотах родной природы и коварстве изгоя.
Так он лез, и лез, и уже совсем было добрался, куда хотел, поднял голову – и ему перехватило
– Та-а-ак! – с угрозой произнёс Лавр, и услышал, как внутри церковки что-то зашуршало, мелькнуло в двери, да и побежало меленькими шажками вглубь. Заглянув за углы строения, Лавр убедился, что другого выхода нет, и смело шагнул в дверь. В наосе [28] , раскинув руки и доставая ими от стены до стены, прошёл до иконостаса, там остановился, разглядывая в полутьме немногочисленные иконы и прислушиваясь, а услышав шуршание, быстро сунул руку за тряпку, закрывавшую Царские врата, ухватил чью-то бороду, и быстро выволок хилое повизгивающее тельце за двери, на свет Ярилы. И увидел, что перед ним дед Герасим, грек-ювелир, одетый в рясу и со скуфейкой на голове!
28
Наос – средняя часть церкви, предназначенная для верующих.
– Не бей меня, Великан! – хныкал тот.
– Это что?! – заревел Великан, тыча пальцем в церквушку. – Против Вятко-князя пошёл, пёс? А ты знаешь, чего тебе за это будет?
– Нет, нет, я не против Вятко! Он был добр ко мне!
– И вот ты чем ему ответил. У нас есть бог Ярило! И мы, вятичи, дети Ярилы. Поэтому у нас своя сторона. А если ты, пёс, насадишь тут чужих богов, то мы потеряем свою сторону! Чужие будут порядки! – Лавр говорил это, соображая, что если христианство захватит Русь иначе, и раньше, чем в известной ему истории, то в новом будущем может не оказаться места для него самого.
– Чужого здесь нету! Всё своё.
– Чего своё? Иконы тебе греки привезли, скрыв от Вятко, да и строил не ты сам.
– Сам строил, сам. И иконы сам писали.
– Болтун. Дурак. Я что, по-твоему, икону греческого письма узнать не в силах?!
Лавр потряс бывшего своего друга за грудки, спросил с тоской:
– И чего ради ты это устроил? Плохо тебе, что ли, жилось?
– Христианского человеколюбия для, – с готовностью объяснил Герасим. – Во славу Исуса Христа. Боярина, коему Вятко беззаконно прозвище Негожи дал, изгнали, унизили! Я говорил с ним, и он припал ко святой к вере христовой, а она выше княжьей! Окропил аз грешный бывшего Негожу святой водой, крестил его именем Николы, что значит «Победный», ибо воистину победил Никола свою печаль, и воспрял к новой жизни!
– О, Боже, – вздохнул Лавр. – Знаешь ли, что писал о таких, как ты, Пушкин? «Пошли нам, господи, греховным, поменьше пастырей таких – полублагих, полусвятых».
– Моя вера правильная, не то, что цареградсая ортодоксия!
– Вот, вот. Я так и знал, что против всех пойдёшь: и царьградских, и римских, и Ярилу нашего пнуть не забудешь. А ведь я набольший боярин. Обязан сдать тебя и самопального Николу Вятко-князю. И он вас казнит, обоих, на костре сожжёт. А между тем, ты мне однажды помог выкрутиться на княжеском суде, и помог – как раз против этого Николы. И что мне теперь делать?