Грани сна
Шрифт:
– Давай с Николой поговорим.
Лавр засмеялся, отрицательно тряся головой.
– Ты увидишь, Великан, он теперь совсем другой человек! Просветлённый…
– Ему даже знать нельзя, что я здесь был. И ты ему о том не скажешь, потому что прямо сейчас я тебя увезу. Ну? Чего стоишь? Пшёл!
Они двинули по тропочке вниз. По пути Лавр давал указания Герасиму:
– С моим доверенным человеком отправишься к Дону. Я велю, и соловьи тебя пропустят. А я за то время извещу Вятко. Скажу, что ты сбежал, пёс неблагодарный.
– А куда мне идти-то?
– Куда
Москва, октябрь – ноябрь 1936 года
После посиделок в пивной с Ветровым Лавр побрёл домой пешком, да и что тут идти-то: от Иверской до Чистых прудов. По пути раздумывал, что делать. Он, конечно, попробует опротестовать своё исключение из университета, но шансов, что его оставят – если честно, мало. Или пёс с ним?.. Но потеряв стипендию, надо думать о заработке. Найти работу, чтобы оставалось время для самообразования. Даже учась на историческом, он читал книги по психологии (благо, родная матушка работала в библиотеке), посещал лекции по физике и механике. Надо же найти объяснение своим странным путешествиям.
Как всегда, заглянул в библиотеку. Внутрь заходить не стал, чтобы мама не унюхала запаха пива. Приоткрыл дверь, помахал ей рукой, мол, я вернулся. Заметил, что в читальном зале сидит человек семь или восемь. Приятно пахло книгами. И, наконец, пошёл домой. А там был один только дядя Ваня.
Одетый в застиранные галифе и майку, с галошами на босу ногу, старик-сосед сидел на табурете и читал газету «Правда». На столе рядом с ним стояла початая чекушка водки, тонкий стакан с графским вензелем, банка грибов, которые дед летом собирал на Лосином острове и солил, и ломоть чёрного хлеба. Лавр удивился: хлеб-то и водка откуда взялись? Утром он, собираясь в университет, слышал, как дядя Ваня со своею бабой Нюрой переживали, что денег даже на хлеб нет. А старуха ещё не вернулась.
– А, Лаврик! – обрадовался дядя Ваня. – Ты-то мне и нужен.
– Зачем?
– Выпить.
– Нет, это без меня, – ответил Лавр, озирая кухню в поисках кружки. Пить спиртное он после пива не хотел, а вот воды бы холодненькой… Усмотрел кружку на подоконнике, налил себе из-под крана.
Тикали ходики на стене, за окном чуть слышно позвякивал трамвай.
– Интересно, отчего же он со мной выпить не хочет? – бормотал себе под нос дядя Ваня. – Комсомолец, и не пьет с большевиком. Плохо мы ещё воспитываем… эту… как её… смену.
– Что, повод есть? – спросил Лавр, испив водицы. – Ты ж, дядя Ваня, только по праздникам употребляешь.
– А вот, слушай! – отставной пролетарий поднёс к глазам «Правду» и прочитал вслух напечатанное крупным шрифтом: – «СССР заявляет, что будет считать себя свободным от соглашения о невмешательстве в дела Испании, если оно будет нарушаться другими странами». Вот тебе!
– А мне-то что?
– А то, что ты не верил. Все вы не верили! А народ собирает для испанских рабочих подарки! За испанскую революцию люди отрабатывают смены, и перечисляют туда деньги! Правительство
«Вот откуда хлеб и водка», подумал Лавр, а вслух спросил:
– И что с того?
Дед отложил газету, наклонился в сторону Лавра и прошептал:
– Да ведь с этого начнётся наконец мировая пролетарская революция!
– Ох, дядя Ваня, вышибут тебя из партии за такие речи.
– Меня?! – вскинулся дед. – Да я лично Ленина знал! С Дзержинским из ссылки бежал! Я вот это … это всё … своими руками создавал, всю власть рабочих и крестьян! И меня из партии? За что?
Лавр, сев на табурет возле их с мамой керосинки, прошептал внятно и раздельно:
– За пропаганду троцкистских идей.
Иван Палыч закручинился, завертел головой:
– Это я не подумал. Эх… Осуждали, да, помню. Но ведь… Знаешь, Лаврик: невозможно бывает понять. Сегодня одно, завтра другое. Но ты прав, да. За троцкизм пить нельзя, – и он решительно отодвинул от себя бутылку.
– Так найди другой повод, – засмеялся Лавр.
– А? Какой?
Лавр подошёл к отрывному календарю, висящему на стене:
– А, вот! Прямо сегодня родился Пьер Дегейтер, автор гимна «Интернационал».
– Это пойдёт. Это можно, наш человек.
Дед выпил, зажевал грибочком, и забурчал себе в усы «Интернационал»:
Лишь мы, работники всемирнойВеликой армии труда,Владеть землёй имеем право,Но паразиты – никогда!В кухню, красуясь, вошла девушка с фотоаппаратом на плече. Было ей едва восемнадцать лет, по паспорту она была Ангелиной Пружилиной, и любила играть со своим именем. То она Джилка, то Анжела. В настоящее время представлялась Линой.
Дед в ней души не чаял, хотя с её мамочкой часто был в контрах.
– Можете меня поздравить! – радостно пропела она.
– С чем же? – спросил Лавр.
– С первым прыжком!
– Поздравляю, конечно… Но ведь ты раньше уже прыгала?
– То с вышки! В Краснопресненском парке. А теперь – с аэроплана.
– Страшно, небось, было?
– Советская молодёжь фашиста не боится! – проворчал дед.
– Ничуточки не страшно! – бодро сказала Лина. – Ну, вот просто ни грамма страха. Зато фотографий наснимала, жуть.
Фотоаппарат ей подарила мамочка, причём не обычный ФЭД, а немецкую Leica. Кто-то из коллег привёз ей из Германии. Лина так увлеклась, что без новой игрушки из дома не выходила! Она после школы поступала на журфак, провалилась, и собиралась поступать в следующем году. Теперь набирала журналистский опыт.
– И ещё меня можно поздравить с публикацией! – сказала она, ставя чайник на огонь. – В «Вечёрке» напечатали мою фотографию.
– Которую?
– С метростроевцами. Я принесла газету, потом посмотришь.