Грани жизни
Шрифт:
Натэлла Георгиевна, зайдя в кабинет на звук двух встревоженных молодых голосов, могла только посочувствовать и беспомощно развести руками.
— Ах, дети мои, разве можно запомнить, где наш сверхзанятый папа сейчас заседает?
Бабушка Ираида Васильевна не однажды заглядывала в кабинет и ревниво-неприязненным взглядом окидывала Петю, сидящего в широком сковородинском кресле. Все в сыновнем кабинете Ираида Васильевна считала. священным и неприкосновенным.
— Ишь, ты… как хозяин уселся! — сердито зашептала она, когда Натэлла Георгиевна вернулась в столовую. — И какие нынче нахальные кавалеры пошли! Сидит, развалился на чужом, на неприкосновенном-то месте, и хоть бы хны!..
Ираида Васильевна с бурным вздохом поднялась со своего низенького креслица и затопала короткими ножками в маломерных тапочках.
— Что вы, Ираида Васильевна! — испуганно остановила ее Натэлла Георгиевна. — Не делайте, прошу вас, этой глупости, не роняйте вашего человеческого достоинства… Вы ужасно несовременно рассуждаете и уже готовы оскорбить скромного и способного юношу… И, пожалуйста, не забывайте, что Петр Семенович доверяет Пете и ценит его, иначе разве он согласился бы признавать его женихом нашей Галиночки! Прошу вас, не поддавайтесь раздражению, соблюдайте ваше достоинство!
Вдруг Натэлле Георгиевне вспомнилось, что Петр Семенович утром, упомянув фамилию одного ученого, приехавшего с Урала, сказал, что, очевидно, сегодня вечером вся делегация еще посовещается в номере уральца, в гостинице «Москва». Возможно, Петр Семенович сейчас там и находится?
«Вот бы хорошо!» — обрадовалась она и поспешила в кабинет. Там только что обзвонили по всем записанным телефонам, и по выражению лиц Пети и Галины было видно, что все их старания были напрасно
— Бедняжки вы мои! — искренне посочувствовала Натэлла Георгиевна и поделилась своей догадкой.
— А вдруг? — мгновенно просиял Петя, а Галина, тоже обрадовавшись, предположила, что лучше бы ей позвонить отцу.
— От меня он так просто не отделается! — добавила она, лукаво подмигнув Пете.
Через минуту она уже позвонила в гостиницу, мило-шутливо извинилась и попросила вызвать Сковородина.
Просиявший Петя придвинулся к трубке. Голос Петра Семеновича недовольно спросил у дочери, «что за пожарный случай» заставил Галину «ловить» его здесь.
Галина виновато и ласково объяснила отцу, как встревожило Петю и его друзей странное поведение Трубкина.
— Фу ты, какая досада! — с явными нотками раздражения сказал Сковородин. — Надо же было попасть этому чертежу в такое хлопотное время! Я, право, то и дело забываю об этих ребятах — просто я совсем закружился!
Вдруг испугавшись, что Сковородин сейчас закончит этот разговор, Петя быстро взял трубку.
— Петр Семенович, простите, это я, Петя… Я нарочно искал вас, потому что страшно беспокоюсь…
— Да будет тебе трусить! — насмешливо прервал Сковородин. — Трубкин просто сердится, что не он едет со мной.
— Вот потому он и может…
— Ничего он не сможет! — снова прервал Сковородин. — А!.. Меня уже зовут… право, неудобно разговаривать нам сейчас…
— Но как же мы… — с отчаянием
— Э… вот что… — заторопился Сковородин, — Я оставлю мое решение Трубкину. Ну, пока! — И трубка резко щелкнула. Петя вздрогнул и снова побледнел.
— Ну, чего ты испугался? — затормошила его Галина. — Папа ведь обещал тебе… и значит, все будет хорошо!
— Я обещаю вам, Петя, добыть от Петра Семеновича это необходимое вам решение с его подписью, — успокоила Натэлла Георгиевна. — Я твердо это обещаю вам, Петя!
— Спасибо, Натэлла Георгиевна, я верю, что вы не забудете.
— Да это и не может быть иначе, бессовестный ты! — бурно воскликнула Галина.
Днем Галина позвонила Пете на работу и пошутила, что Петр Семенович наконец подписал то, что все они ждали, и, значит, Петя может успокоиться.
Петя, растроганный, благодарил ее и шептал ей в трубку нежные слова.
— Ах, как я хочу тебя видеть, если бы ты знал! Но сегодня у нас дома настоящий кавардак: папу собираем в дорогу. Жду тебя завтра, милый! Ну, видишь, как я стараюсь для тебя?
Петя вернулся к своему столу, полный благодарной нежности к Галине и счастливой уверенности: все, о чем мечтал он со своими товарищами, уже почти началось!
Накалывая на столе невыразимо приятную на глаз и на ощупь кальку, Петя повторял с тайным наслаждением: «Поработаем! Поработаем, только держись!» Плановое задание по чертежу сегодня казалось ему удивительно легким, как и все цифровые расчеты, Каждая линия из-под его руки безупречно прорезала голубоватую, льдистую гладь кальки, а каждая точка скрещивания, казалось, потаенно сияла, как только ему видимая, крошечная звездочка. Он любил свою работу и всегда чувствовал в ней особую взыскательность точности и непререкаемой чистоты каждой линии. Он был спокоен и счастлив. Лицо, взгляд Галины, ее забота и волнение из-за дорогого ему дела, ее голос, как она говорила по телефону, постоянно вспоминались Пете, и будто теплый луч касался его лица.
«О милая, милая!» — умиленно думал Петя, и работа казалась ему еще родней и дороже.
После работы Гриша спросил:
— Ну, что? Как?
— Отлично! — весело ответил Петя. — Петр Семенович все подписал, завтра получим этот драгоценный документ.
— Сегодня бы его получить!
— Нельзя, сама Галина меня предупредила, что сегодня у Сковородиных отца в дорогу собирают… Уж потерпим до завтра!
В обширном конструкторском зале ни одна настольная лампочка не вспыхивала рубиновым светом — вызывать сегодня было некому: все знали, что рано утром Сковородин вылетел из Москвы. Обычно, когда Петра Семеновича не было в конструкторской, неподалеку, на том же «капитанском мостике», светилась большая лампа на столе его первого заместителя Виктора Ивановича Платонова. Он вылетел вместе со Сковородиным, и над его столом было темно.
Кое-где над конструкторскими столами уже летал легкий шумок, напоминающий пчелиное жужжание. Потом многие начали переглядываться, а вдоль широкого серединного прохода между столами то здесь, то там возникал смешок, и все понимали почему.
Между столами прохаживался Вася Трубкин. На него никогда не обращали внимания, и никто не подумал бы, например, спрашивать у него совета и не только потому, что его считали «порученцем более ответственного разряда», но прежде всего потому, что Васю Трубки-на считали человеком без собственного мнения. А некоторые со всей резкостью прямоты называли его конъюнктурщиком. Одни утверждали, что Трубкину известны прозвища, которыми его награждают, а другие, напротив, уверяли, что неискоренимая самовлюбленность еще с детских лет лишила его внутреннего зрения и слуха.