Граница горных вил
Шрифт:
— О том, как украсть своих детей. Но сейчас это не получится.
— Сейчас вообще неизвестно, что получится. Лучше не рисковать.
— Да. А еще я думаю, что из меня выйдет очень плохая жена.
— Почему?
— За эти два года я, конечно, осознала глубину своей бесхозяйственности, но не исправилась. Я забыла, что в дорогу надо взять еды. И ты теперь умираешь с голоду.
— А ты?
— Я тоже… в какой-то мере.
— Значит, будем умирать вместе.
— Нет. Добрые люди сначала обругали меня: сказали, что мужика надо кормить, а потом поделились припасами. Так что… пошли?
—
— Да, если хочешь…
— На самом деле я не умираю с голоду. Твои дети поили меня чаем с сушками и этими… сухарями. Я заказывал чай, а они выкладывали припасы. И, кстати, прямо на твоих глазах.
— Ну, так я тоже не совсем умираю. Дорожный педсовет тоже без чая не бывает.
— Вот видишь? Еще неизвестно, кто из нас плохой. Ты не моришь меня голодом, зато я держу тебя на морозе.
— Разве это мороз?
— А что же ты тогда дрожишь?
— Не знаю. Так просто…
Когда поезд тихонько тронулся, на него не обратили внимания. Осталось неизвестным, когда проводник закрыл двери и что при этом делали ребята в штатском. Но пожертвованные припасы в конце концов были съедены.
Глава 4
ПОБЕГ
Утром на вокзале началась изнурительная бестолковая суматоха, почему-то всегда преследующая поездки такого рода. Никто не знал, как ехать в интернат, который принимал их «в порядке обмена». Был только его номер и телефон. Старшая дама долго названивала в этот интернат, но трубку никто не брал. Потом звонили в Москву, своей несгибаемой директрисе. Та разыскала где-то адрес питерского интерната. Еще некоторое время шли расспросы местных жителей о том, как добраться на какую-то далекую, окраинную и малоизвестную улицу с невыразительным названием.
Дети тем временем осаждали съестные ларьки (им всегда хочется есть и всегда хочется поскорее потратить деньги). Андре пытался «повозиться» с Костей, найдя свободный пятачок, но ничего хорошего из этого не получилось. Слишком многих эта возня профессионально заинтересовала. Во-первых, ребят в штатском, приблизившихся на какое-то уж совершенно неприличное, угрожающее расстояние. Во-вторых, милиционера, решившего проявить бдительность на глазах у коллег-силовиков. В-третьих, сопровождающих дам, которые всякую возню такого рода воспринимают как хулиганство и стараются пресечь. А в-четвертых, интернатского физкультурника. По иронии судьбы его тоже звали Славиком, и он стал с интонацией небрежного превосходства доказывать, что Андре все делает неправильно. Тот немедленно закончил тренировку, сунул руки в карманы и стал что-то насвистывать (хотя и не был уверен, что на вокзалах разрешается свистеть: я ничего ему об этом не сказал). Славик отошел, а Костя разочарованно спросил:
— Но ведь ты справился бы с ним одной левой?
— Ну, может, и не одной, но справился бы. А что?
— Так показал бы ему, что правильно, а что — нет.
— Он ваш учитель. Я не могу прикладывать его при вас.
— Учитель! — протянул Костя, но не стал объяснять, что он имел в виду.
Дорога к далекому питерскому пристанищу пролегла почему-то не прямо через метро, а с промежуточной прогулкой по
— Если что, с детьми вполне справятся и без тебя.
— Да, только Римме Борисовне придется больше работать и меньше отдыхать.
Андре и сам заметил эту даму. Она отличалась тем, что командовала детьми, не поднимаясь с места. Санька пояснила, что Римма Борисовна попросилась в экскурсионную команду сама, потому что ей захотелось навестить своих питерских родичей, находясь при исполнении обязанностей. Это очень выгодно с денежной точки зрения. Поблескивая золотом в ушах (почему-то ее серьги и другие украшения очень бросались в глаза), Римма Борисовна жизнерадостно и громко восторгалась видами. Она не знала, какие ей готовились неприятности.
Вид, как всегда, был изысканно красив — сквозь дымку легкого морозного тумана, в розовом свете зимнего утра. В Питере оказалось холоднее, чем в Москве.
— Вот здесь особенно заметно, — сказал Андре, — какая зыбкая у нас граница с большим миром. В Москве здешняя реальность ощутимей. Правда, и нездешняя тоже, насколько я помню.
Санька не успела ответить, как в разговор влез не замеченный вовремя Сережка.
— А где в Москве нездешняя реальность?
— Там есть такой монастырь, — ответил Андре, — мы возле него на горке катались, когда нам было примерно столько же лет, сколько сейчас тебе.
— Новодевичий, — сказала Санька.
— Да. Я помню, там, внутри ограды, стоял белый храм, а мне показалось, что это облако спустилось и висит над самой землей. Хотел я рассмотреть его поближе, но туда уже не пускали.
Такой ответ Сережу озадачил, и он умолк.
— Я теперь понимаю, что Бет права: граница должна быть открыта, — сказал Андре, снова обращаясь к Саньке.
— Кто такая Бет? — опять влез Сережка.
Другие «белые вороны» тоже держались близко, так, чтобы слышать разговор.
— Бет — наша королева, — пояснил Андре, — королева нашей страны. А мы ее подданные. И не только мы. На свете много ее подданных. Им нужен шанс однажды перейти границу и вернуться домой.
— А это не будет предательством? — спросил Костя, лучше других понимавший, о чем идет речь.
Санька смотрела на них с молчаливым удивлением. Андре покосился на нее и ответил:
— Взгляни с другой стороны. Что, если ты родился подданным королевы Бет? Ты всегда и везде будешь чужаком, пока не вернешься домой. А вот если не вернешься, тогда и будешь предателем.
— Почему я никогда не слышал про эту королеву? — ворчливо спросил Сережа.
— Почему же не слышал? — улыбнулся Андре. — Наверняка слышал и не один раз. Обычно ее называют королевой фей.
— И как же перейти эту вашу границу? — спросила Таня.
— Да примерно так, как рассказывают в сказках, — ответил Андре, пристально вглядываясь в сутолоку суденышек. Потом оглянулся: штатские сопровождающие были на месте, отставая на несколько шагов от школьной толпы. Он продолжал: — Мы постараемся вам в этом помочь, но не сегодня. Ты не обижайся.