Граница надежд
Шрифт:
«Я устрою им очную ставку. Пусть они наконец поймут: то, что между ними было, могло продолжаться только до вчерашнего вечера...» Венцемир в задумчивости начал ходить по комнате, но полковник остановил сына.
— Сожалею, но ни того, ни другого нет в городе, — глухо прозвучал его голос.
Больше всего на свете полковник Велев хотел увидеть за столом всю свою семью. К своему огорчению, он вдруг понял, что стал лишним. Теперь даже во сне Велева тяготило одиночество, и он начал страшиться его. Оно терзало душу и не давало покоя. Ему хотелось, чтобы вокруг были люди, много людей,
Жасмина продолжала сидеть в той же позе — спиной к нему. Она посмотрела на Венцемира, стоящего в середине гостиной. Он не стал спорить с отцом, хотя до этого успел сообщить жене, что видел и Пешева, и Граменова перед тем, как уйти из казармы.
— Пойду переоденусь! — сказала Жасмина. Ее слова прозвучали резко, как угроза. В какое-то мгновение Жасмине захотелось запереться у себя в комнате и не выходить оттуда до утра. Потом ей показалось страшным провести всю ночь в одиночестве в этом доме, где она потеряла своего ребенка... Весь год она жила мечтой, трепетным ожиданием чего-то необыкновенного. Сюда она приехала, чтобы увидеть Велико. Она вдруг разозлилась на себя. Велико сказал Жасмине, что в ее комнату переселили Ярослава из-за его раны и болезни. Она направилась именно туда и резко открыла дверь.
— Жасмина, не сюда! — Венцемир остановился перед другой комнатой. Но Жасмина не тронулась с места. У нее перед глазами стояла железная кровать Ярослава, застланная серым солдатским одеялом. И подушка набита соломой, но ни одна подушка не была для нее мягче этой. Когда Велико целовал ее, под головой что-то слегка шуршало... А все остальное в этой комнате оставалось на своих прежних местах. И она осталась бы здесь навсегда, но... Что же она хотела вернуть? Любовь и нежность или мгновения, которые никогда не забываются?.. В этот дом она пришла с Венцемиром, потому что обещала, но сейчас уже никакое обещание не удержало бы ее.
«Никогда не поздно!» — подумала она. Что именно «не поздно», она не смогла бы объяснить, но вдруг вся игра показалась ей смешной, трагикомической. На миг она зажмурила глаза, потом прикрыла дверь и, ни на кого не глядя, стала спускаться по широкой лестнице...
Венцемир долго смотрел на оставленную открытой парадную дверь. Опомнился он только тогда, когда замерли шаги Жасмины. Он остался один. Его планы рухнули, он понимал это, но не нашел в себе сил сопротивляться. Он не видел ничего, кроме бледного света уличного фонаря. Потом бросился следом за Жасминой и тоже не закрыл за собой дверь.
Полковник Велев не шелохнулся. Ему было очень тяжело, но в то же время на удивление спокойно, как будто случившееся не имело отношения ни к нему, ни к его сыну. Полковник во всем любил ясность и точность. Повернувшись к столу, он заметил, что бутылки с вином поставлены как попало. Он подошел и расставил их в одну линию. Потом опустился на стул лицом к распахнутой настежь двери и стал ждать. Услышав на лестнице шаги, он сразу же оживился и опять подошел к раскрытой стеклянной двери, ведущей в столовую.
Лицо у Венцемира стало бледным, глаза потемнели. Он не замечал ничего вокруг. Полковник подошел к сыну. Он испытывал
— Ты разбил мою жизнь! Ты, и только ты! — как эхо, прозвучал голос Венцемира.
— Мила пошла за хлебом. Хлеб совсем неважный, но когда он еще теплый...
— Это ты пустил сюда Ярослава! Ты отдал ему комнату Жасмины! Ну и живи с ним, с этим чахоточным...
Полковник еле сдерживался, не позволяя своему страданию взять верх.
— Отныне я тебе больше не сын! — Он дошел только до гостиной и тут же покинул отца. Наверное, для того и вернулся, чтобы бросить в лицо отцу эти слова.
Полковник остался стоять у стола. Когда дверь с шумом захлопнулась от порыва ветра, он пришел в себя. Понял, что остался совсем один.
«Ушел! А вдруг он не вернется? Да, наверное, не вернется...»
...В полку Велева ждал Ярослав. Полковник даже сам себе не признался бы, что истинный командир не он, Велев, а его заместитель по политической части.
Лошади легкой рысью приблизились к воротам. Велев взглянул на часы. Рабочий день давно закончился. Он подумал, что в полку он никому не нужен, как и в собственном доме...
Зачем он понадобился Ярославу? Просто в качестве регистратора событий или для того, чтобы предоставить ему возможность собственными глазами убедиться в позоре сына? Ведь все было решено до его приезда, а теперь они просто хотят исполнить общепринятый ритуал — чтобы он, как командир, утвердил решение, принял на себя ответственность за исход борьбы против собственного сына...
«Страшен приговор твой, господи! Чем я заслужил такую расплату? Я хотел, чтобы он был счастливым, сильным... Что мне предпринять, чтобы спасти его? Имею ли я право на это? Двадцать пять лет я не ведал, что такое страх, а теперь весь дрожу и боюсь даже самого себя...»
Полковник открыл глаза. До ворот оставалось совсем немного. Ему захотелось еще раз все обдумать и решить. Он прикоснулся тростью к плечу ездового, и солдат его понял. Лошади замедлили шаг.
Часовой у ворот откозырял ему, как делал это всякий раз, когда видел командира полка. В этот момент полковник с убийственной ясностью осознал, что до сих пор он мыслил и рассуждал, как Велев-отец, а отныне не может быть никем другим, как только Велевым-командиром.
Он сошел с фаэтона, не доезжая до штаба. Больше всего на свете ему нужно было обрести спокойствие. Сойти-то он сошел, но не смог и шагу ступить. Раненая нога словно одеревенела. Он попытался согнуть ее в колене. Его смутила не боль, а только то, что нога ему не подчинялась. «Проклятие!» — прохрипел он и в этот же момент почувствовал злость. Злость на самого себя, на жизнь, которая запутала и его, и все на свете.
Возле казармы было, как никогда, пустынно.
Ступеньки перед штабом показались ему очень крутыми. Он несколько раз останавливался, чтобы передохнуть, и снова шел.