Граница за Берлином
Шрифт:
— Ах ты, коза востроглазая! На руках, так и страх пропал! — сказал он по-русски. Но девочке понятен был смысл этих слов, как и тех, которые сказаны были раньше на немецком языке.
К Земельному подбежал мальчик лет пяти-шести, дернул его за брюки и строго сказал:
— Отпусти: это моя сестра!
Земельный, словно опомнившись, глянул на мальчика, но девочку все еще держал на руках.
— Чего ты бормочешь? — по-русски спросил Земельный, склонившись к мальчику.
— Отпусти: это моя сестра, — повторил мальчик, выговаривая слово «Schwester»
— Э-э, нет, — уже по-немецки ответил Земельный, — эта девочка моя, Наташка! Правда, Наташка?
Девочка засмеялась. А мальчик упрямо тащил его за брюки и капризно тянул:
— Отпустите ее, отпустите… Вон бабушка идет, она вам задаст.
— Отпусти ты ее, пока греха не нажил, — вмешался Жизенский. — Вон бабка ихняя идет, еще шуму наделает.
— А что, по-твоему, и уважить ребенка нельзя, — сердито возразил Земельный. — Если б я им платил тем же, чем они мне, тогда — другое дело.
Из глубины сада от флигеля тащилась седая старуха с провалившимся ртом и с клюшкой в руках. Земельный, вздохнув, подчеркнуто осторожно опустил девочку на землю и, погладив по головке загрубелой рукой, проговорил:
— Дите безвинное, неразумное, не знает ишшо злости на людей.
Мне показалось, что в глазах у него блеснула слеза, но он закашлялся и отвернулся. Девочка и мальчик взялись за руки и бегом пустились к бабушке. Та сердито схватила девочку за плечо, подтолкнула вперед и, что-то ворча, пошла за ними.
— Р-рота, строиться! — вдруг раздался резкий голос Блашенко.
Солдаты вскакивали со своих мест, быстро разбирали оружие и становились в строй. Старшина помогал ездовым запрягать лошадей в повозки: он знал, что гнев Блашенко ищет сейчас предмета, на который бы можно было обрушиться. И гнев этот не замедлил прорваться. Как только рота была выстроена, Блашенко крикнул старшине:
— Долго вы там намерены копаться со своим обозом?
— Сейчас, товарищ старший лейтенант, будет готово, — ответил старшина, подталкивая лошадь к дышлу предпоследней повозки и бросая свирепые взгляды на нерасторопных ездовых. Но Блашенко не терпел уже никаких «сейчас». Он выровнял строй, командирам взводов приказал стать в голову колонны и скомандовал «шагом марш».
— Товарищ старший лейтенант, ведь они могут отстать, — вступился за ездовых Мартов.
— Вот новости, чтобы еще на конях от пехоты отставали!
— Да они же не знают маршрута! Вот мы сейчас завернем за один угол, потом — за другой. Куда же им ехать?
— Идите к ним нянькой, товарищ лейтенант! Выходить из города будем левее станции! Понятно? — сердито спросил Блашенко.
— Слушаюсь! — козырнул Мартов и помчался назад, придерживая левой рукой планшет.
— На дворе уже вечер, а нам еще идти целых полсотни верст, — будто оправдываясь, произнес Блашенко, а сам ускорил шаг.
— Но ведь не старшина же в этом виноват, товарищ старший лейтенант, и не ездовые виноваты, что вас в отпуск посылают, а вы не хотите, — уколол его Коробов. — Чего же тут сердиться?
— Не тот сердит, кто
Я промолчал.
— А откуда известно, что мне отпуска не дают? — уже мягче спросил Блашенко, обращаясь к Коробову.
— О-о, сорока на хвосте принесла. Вон их там сколько летало, сорок-то!
— Он спал все время, — вставил я, — это ему во сне приснилось.
— Во сне или наяву, черт побери, а правда. Я ему говорю: мне отпуск нужен; заявление у них с самого конца войны лежит, а он мне график под нос сует. Ну, скажи на милость, чем выслужился этот Горобский? Орденов много? Служил в разведке? Ему — пожалуйста, а тут, хоть лопни, — не дают!
— Так он же вам предлагал вместо себя ехать, как мне сорока доложила. Чего ж вы не согласились?
— Предлагал! Черти б ему так предлагали. Говорит, а сам смеется.
— Нет, а у нас он что-то не смеялся, когда говорил об этом, — сказал я. — Говорит, ехать не к кому: все погибли.
— Может, и вправду с ним самим договориться? — мечтательно произнес Блашенко.
— Подумайте: он говорил серьезно, — сказал я.
— А ну его к лешему, с его благородством, — вдруг решил Блашенко. — Дождусь этого проклятого графика: не так уж долго теперь. Дней двадцать, ну — месяц… Ведь там у меня сыну четвертый год пошел! — Блашенко достал из планшета фотографию, с которой смотрело веселое лицо мальчика. Он смешно прищурил глаза и приподнял верхнюю пухлую губу, показывая ровные белые зубенки. — Человек родился, вырос, в эвакуации был, а я его еще и не видел. Вот дела!
Коробов взял у него фотографию. Нас догнал Мартов и громко доложил:
— Товарищ старший лейтенант, повозки следуют за колонной!
— Становись в строй.
— Сын-то на отца не похож, — снова уколол Коробов, продолжая рассматривать фотографию, — курносый. Как его звать-то?
— Толькой звать. Давай сюда фото. — Блашенко аккуратно завернул фотографию в пергамент, положил в планшет, а оттуда достал карту. — Я вот что думаю: привал делать еще рано, а пока я вам объясню обстановку… В общем, проведем совещание на ходу.
Мы раскрыли планшеты, достали карандаши и приготовились слушать.
— Придется нам расставаться, друзья. Вот этот участок линии отдается под охрану нашему батальону. Нашей роте приказано нести службу на флангах батальонного участка. — Блашенко подложил развернутый планшет под карту и продолжал: — Крайним левым будет Коробов. Вот его застава. Соседом справа у него будет Мартов. Мы будем стоять против американской зоны оккупации, а Грошеву придется идти на правый фланг батальона, там уже начинается английская зона. Ваша застава, Грошев, находится в Блюменберге. Штаб батальона расположится вот здесь в Вайсберге. Я буду находиться до отпуска с Мартовым. Об особенностях охраны каждого участка сообщат нам те, кого будем сменять. Инструкции по остальной службе получим потом от комбата. Всё. Вопросы?