Граница
Шрифт:
Мраморная плита и мертвая улыбка на фотографии. Зоя мерзнет под зонтом, дождь льет как из ведра, но уходить нельзя: не тот случай.
– Гражданка Бойцова, а вам знаком...
Она врет милиционеру, надеясь, что выходит складно.
– Взялись за нас, серьезно взялись.
– Ой, девочки,
Тошнит.
Ребенок толкается.
Зоя чувствует, что сходит с ума. Она обхватывает живот руками, зная, что до настоящих толчков еще так много времени. Облепиха не моргает, и отвести от нее взгляда нельзя.
– Леша, бросай это! Ради ребенка бросай!
– Не могу, – Леха качает головой. – Пацанов не бросают. Да и не случится со мной ничего, я любовью твоей заговоренный.
И достает из кармана коробочку. Кольцо. Конечно, кольцо. Золото, яркое, как физалис, и мертвое, как зима. Символ жизни и смерти, уроборос судьбы.
Газета на дешевой бумаге. Портрет над статьей. «Задержаны двое преступников, еще один оказал сопротивление и был...» Зоя отбрасывает газету и плачет. Шанс на спасение два к одному, все же не так мало.
Она носит черное. Найти подходящее платье сложно: слишком вырос живот.
Облепиха сверлит ее взглядом.
– Помянем.
Зоя отшатывается от стола, едва не падает, кладет руку на грудь и пытается отдышаться. Волноваться нельзя. А как не волноваться?
Папа вытирает ладони о штаны, берет в правую руку кусочек черного хлеба, а в другую ложку. Хлебает щи с каким-то доступным одним мужчинам удовольствием. Зоя кладет в рот кусочек вареной курицы. Вкусно, хоть и заводская столовая.
– Излагай, – командует папа. – Обед полчаса всего.
– У вас нет места для Леши? Может, в твоей бригаде?
– Рукастый?
– Работы, вроде, не боится. Мясником был.
– Мясником, хех, – повторяет папа. – Ну, раз хотя бы мясником, попробовать можно.
Он хитро щурится. Должно быть, понимает причину дочкиной просьбы. От них разве что-то скроешь, от этих родителей? Вроде, и всю жизнь на заводе, ни одной книжки за последние двадцать лет не прочел, а на тебе – все чувствует. Видимо, это и называется мудростью. Зоя гладит большим
– Только у нас, – Папа становится серьезнее, – чтобы без шуток.
День близится к концу. Зоя стоит за прилавком. Почти все распродала, это большая удача. Физалис теплеет. Куда-то он приведет сегодня? Нужно поговорить с Лехой, уговорить его устроиться в папину бригаду. Пусть денег будет меньше, пусть свадьба без золотых колец, даже на новые кассеты для проигрывателя пусть не будет хватать, зато Леха выживет. Точно выживет, не с вероятностью два к одному.
– Свежая облепиха-то?
– Свежая. Но возьмите лучше в баночке, с сахаром. Выпьете с чаем в охоточку.
– Ну давайте.
Зоя проверяет, плотно ли сидит крышка, ставит банку в старенькую авоську, рядом с набитыми чем-то бурым и влажным пакетами. Возле покупателя мальчик лет пяти. Зоя замечает, что он не отрывает глаз от прилаженного за пуговицей ее пальто физалиса.
– Нравится фонарик? – спрашивает отец.
– Красивый.
– А есть у вас еще?
– Нет, это последний, удачу приносит, – отвечает Зоя, сама не зная, зачем.
– Не продадите?
– Он не продается.
Можно только подарить, если так говорит интуиция. Но как же тогда выбирать удобные дни для посещения Лехи? Как понять, стоит или нет говорить ему о беременности, передать предложение папы? Страшно.
Зоя достает физалис и протягивает мальчику.
– Держи. Только смотри, не ешь его. Будет твой фонарик удачи. Выключишь свет в комнате или заберешься под одеяло, а он тебе поможет. Только смотри, слушаться его во всем необязательно. Думай сам и поступай, как считаешь нужным.
Мальчик открыл рот и не верит своему счастью. Отец улыбается, не пытается оспорить Зоину сказку. Зоя благодарна ему за это.
Снеговик-курильщик давно растаял. О том, что он когда-то стоял на посту, встречая продавцов неизменной улыбкой, напоминает только серый холмик с черной крапчатой коркой. Зоя бросает окурок рядом, затаптывает его и поправляет на плече клетчатую сумку с остатками товара. Смотрит на фонарь на перекрестке. Там граница. Прямо ведет проспект Ленина, который, ходит молва, скоро переименуют по-дореволюционному. Налево – дом, свет и яркие плоды, временная безопасность и тревоги, теплая грелка на живот и чашка чая. Если же выбрать правую дорогу, через два квартала упрешься в улицу Краснооктябрьскую. Еще есть время, но стоит ли тянуть?
Рука тянется к груди, но физалиса больше нет. Зоя грустно улыбается и идет к перекрестку.