Гранит не плавится
Шрифт:
Долго не отвечали. Наконец за дверью послышался хриплый голос. Я хотя и не понимал слов, но догадался, что спрашивают: «Кто там?»
Сторож что-то ответил. Дверь раскрылась, на пороге стоял седой священник. Не давая ему опомниться, мы быстро вошли и закрыли за собой дверь.
— Проверка документов! Нет ли у вас посторонних? — спросил Левон.
— Женщина одна попросила у меня приют дня на два… Кто она такая, как её зовут, не знаю, — ответил священник.
— Где она?
— Вот здесь… — Он повёл нас по коридору и показал на последнюю дверь.
Я без стука вошёл первым, держа
— Прошу встать! — Левон в одну секунду оказался у её изголовья.
— В чём дело? — Тихий, спокойный голос Ольги Шульц плохо вязался с её грубоватой внешностью.
— Прошу встать! — повторил Левон.
Она накинула на себя платье, встала и, подойдя ко мне, сказала:
— Револьвер под подушкой…
— Нет, он уже у меня! — ответил Левон.
Поднялись на второй этаж. В просторной столовой, обставленной массивной дубовой мебелью, при свете керосиновой лампы я предъявил Ольге Шульц ордер на арест.
Она молча пожала плечами.
— После обыска поедете с нами!
Меня смущало спокойствие, даже равнодушие эсерки. Я всё время был настороже, ожидая какой-нибудь неожиданной выходки с её стороны. Но она неподвижно сидела на стуле возле стола, накинув на плечи пальто.
Во время обыска появилась толстая попадья в тёмном капоте. Прикрывая пышную грудь шалью, она взялась светить нам. Не переставая бормотала на ломаном русском языке:
— Зачем такой большой безобразий?.. Здесь «святой церковь! Батюшка уважать надо! Ночь спать надо…
Перебирая в шкафчике старинные книги в кожаных переплётах, должно быть духовного содержания, я заметил, что одна из них очень уж тяжела. Снял её с полки. Под переплётом, в аккуратно пригнанном ящичке, оказалась иностранная валюта. Деньги высыпали на стол, подсчитали: сорок английских фунтов, шестьдесят четыре доллара!
— Гражданин священник, — я не знал, как обращаться к попу, — почему не сдали иностранную валюту?
— Давно положил, забыл совсем, — ответил он, избегая смотреть мне в глаза.
Пришлось взять себя в руки, чтобы не нагрубить ему.
— Удивительно! — сказал я. — Пришла незнакомая женщина, вы её приютили, даже фамилии не спросили. Валюту спрятали под переплётом Евангелия — и забыли. Знаете ведь, что есть декрет о сдаче валюты и золота. В стране голод, дети умирают, нужно спасать их, а вы… Скажите, есть у вас золото? Может, тоже забыли?
— Нет у меня никакого золота!
— Не заставляйте нас переворачивать всё вверх дном, всё равно ведь найдём! — тоже с трудом сдерживая себя, сказал Левон.
— Ищите! — ответил священник.
Золота мы не нашли. В вещах Ольги Шульц тоже ничего особенного не оказалось, если не считать шприца и десятка ампул с морфием.
Составили акт, собрались уходить. Попадья, увидев, что мы уносим деньги, вцепилась в рукав моей гимнастёрки.
— Не дам, не дам! — истерично кричала она. — Деньги наши, надо бога бояться!
— Успокойте же её! — сказал я священнику, высвобождаясь из цепких рук попадьи.
Я не знал, как поступить с ним. Конечно, его можно было задержать
Он молча подписал бумагу.
Взяв с собой Ольгу Шульц, вышли во двор. Близился рассвет. Звёзды в безоблачном небе поблекли. Сели в фаэтон и отправились в Чека.
По дороге Ольга Шульц молчала, потом закурила. Как бы про себя сказала:
— Теперь, значит, они пришли на смену царским жандармам…
Я ничего не ответил, не желая вступать с нею в разговор.
Комендант, приняв арестованную, акт об обыске и валюту, предложил нам зайти в дежурку, отдохнуть.
Левон отказался, — попрощавшись со мной, он пошёл домой. Я остался — уж очень далеко было мне идти.
В дежурке стояли три койки, покрытые солдатскими одеялами. Я снял сапоги и завалился на одну из них. Нервы были напряжены, я долго не мог заснуть. Отправляясь за эсеркой, я думал, что меня ждёт «настоящее» приключение — сопротивление, перестрелка, может быть даже ранение. А на деле всё вышло до обидного буднично. Арестовал немолодую, усталую женщину и спокойно вернулся обратно… «Когда же наконец начнётся настоящая чекистская работа?» — думал я…
Проснулся от шума голосов. В комендатуру привели спекулянтов — скупщиков мыла. Они шумели, кричали, перебивая друг друга, доказывали свою невиновность.
— Подумаешь, мыло! — кричал один из них. — Это же не хлеб и не сахар!
— Какая же коммерция без купли и продажи? — доказывал другой.
— Что же, по-вашему, я должна торговать себе в убыток? — визжала толстая пожилая женщина.
— У меня жена, дети! Должен же я их прокормить! Не краду, не убиваю, занимаюсь честной торговлей, — говорил тощий человек в соломенной шляпе.
— Хватит галдеть! — прикрикнул на них комендант. — Коммерция, честная торговля! Посидите в подвале — будете знать, как скупать всё мыло и продавать из-под полы втридорога! Севчук, проводите коммерсантов в подвал, — приказал он дежурному.
Спекулянтов увели, и я пошёл получать паёк. Со вчерашнего дня во рту не было ни крошки.
В один присест съел все четыреста граммов тяжёлого, как глина, ржаного хлеба, выпил кружку кипятка и принялся за своё нудное занятие — перевод с французского ругательных статей и фантастических, высосанных из пальца сообщений. В то время я не понимал, что и моя скромная работа переводчика может принести пользу, что опытный разведчик из маленького, на первый взгляд ничего не значащего сообщения может сделать нужные выводы, а иногда и разгадать замыслы противника. Работа шла медленно, мысли мои блуждали вокруг вчерашних событий: как узнать, зачем приехала в наш город эсерка Шульц? Допросом ничего не добьёшься. У такой хитрой, озлобленной женщины, как она, признание клещами не вырвешь. Тут нужно что-то другое, а что?.. Поп тоже хорош: он, конечно, знал, кто такая Искра, всё было обусловлено заранее, ведь лучшее укрытие, чем дом священника в церковном дворе, трудно придумать. У попа и золото есть, но где? Попробуй найди. Мы с Левоном, кажется, всё перерыли — и напрасно.