ГРАС. Цикл
Шрифт:
Колесник между тем весьма рьяно взялся за антрекот с горошком и картошкой фри и разговоры разговаривать, судя по всему, не спешил. «Что ж, — подумал Витек, —посмотрим, что будет дальше. А пока — отчего же плотно не позавтракать на дармовщинку».
Съев половину антрекота, Колесник открутил голову фляжке и, не спрашивая, разлил коньяк по рюмкам. «Ладно, — подумал Витек, — от одной меня не развезет. А человека уважить надо — даже если он и пидор».
Он опрокинул рюмку и тут же потянулся за уже отрезанным кусочком мяса. Но рука сама остановилась. Закусывать ему вдруг расхотелось.
Напиток оказался вовсе не коньяком, а просто был похож на коньяк по цвету.
Витек кивнул и подставил рюмку еще раз. Колесник одобрительно посмотрел на него, но сразу наливать не стал и показал жестом — ешь, мол, закусывай. Все успеется. Витек пожевал еще мяса. Потом они выпили еще по одной. В голове у Витька стало как-то удивительно хорошо и пусто, и мир начал приобретать приятную упругую мягкость, и хотелось всех любить и гладить по головкам.
Колесник посмотрел на него и начал что-то говорить. Витек слушал его, но не слышал. То есть смысл каждого отдельного слова он понимал прекрасно, но все вместе они как-то не складывались — но, впрочем, это было и неважно! Слова были красивы сами по себе, и с каждым из них хотелось играть, как с собакой, гладить его, перекатывать и делать своим: чтобы оно радовалось тебе и виляло хвостиком. Колесник как раз и говорил что-то о собаках, и Витек добродушно с ним соглашался, с этим смешным человечком, таким приятным и милым, который не обиделся на него, карманника, который угостил его прекрасной едой и вот этим самым — великолепным — напитком, а теперь сидит и говорит с ним на равных, как взрослый со взрослым.
Потом они ели десерт и пили кофе. Фляжку Колесник спрятал — еще один жест, который показался Витьку добрым знаком. Он понял, что у меня голова поплыла, и упаивать меня до одурения вовсе не собирается.
Потом они поехали куда-то, сперва на автобусе, потом на метро. Потом было какое-то большое помещение, которого Витек сперва не узнал, а когда узнал, то не очень даже удивился. Белорусский вокзал. Значит, дальше мы едем на поезде. Ну что ж, на поезде, значит на поезде. Где-то в самом дальнем краешке памяти у него вспыхнуло воспоминание — все правильно, так и должно быть. Мы же еще в ресторане договорились, что поедем вдвоем в какое-то место в лесу, где будет много собак и мало людей. А люди все будут — свои в доску. И где не нужно будет тырить по карманам, и они все вместе будут делать что-то очень большое и важное.
Потом был поезд, и Колесник заботливо уложил его на нижней полке, а сам взобрался на верхнюю. И еще Витек запомнил, как Колесник объяснял соседям по купе, что да, сынишка у него неважно себя чувствует. Приехали на пару дней в Москву — в Третьяковку сходить, на Красную площадь и так далее. В первый раз мальчишку в Россию вывез. Ну сами понимаете, масса впечатлений, плюс усталость. Вот его и развезло немного. Ничего, в Минске оклемается.
Что было в Минске, Витек уже не помнил.
Глава 2
Погода в Москве, предупреждали их, переменчивая, захватите плащи. Они захватили. Оказалось, жара, вполне типичная для начала августа, от которой не спасал налетавший порывами ветерок. Лишней обузой показались не только плащи, но и официальные пиджаки, в которые им велено было обрядиться. Они взмокли уже в аэропорту, едва успев сделать несколько шагов. Ни Сивцов, ни Семашко к пиджакам не привыкли.
Капитан
По этой причине лицо капитана искажала неприятная гримаса, а крупные и ровные цыганские зубы обнажались в устрашающем оскале, который Сивцов демонстрировал окружающему миру в трудные для себя минуты жизни. Глаза у него были темно-карие, почти черные, короткие волнистые черные волосы, да и в лице помимо смуглой кожи было много характерных черт, говоривших о цыганском происхождении.
Кандидат биологических наук Иван Семашко тоже не привык к официальным встречам. Он также чувствовал себя неловко. Жесткий воротник натирал вспотевшую шею, и Иван с тоской вспоминал старую хлопчатобумажную рубашку, которую он надевал под лабораторный халат. У него волосы тоже были курчавыми, но гораздо светлее и длиннее, чем у Сивцова. Вид, как и полагается ученому, слегка рассеянный, во взгляде причудливым образом смешались невозмутимое спокойствие и такое же непреходящее удивление.
В Москву их пригласили, как было сказано, «для консультации». Непонятным оставалось, кто кого будет консультировать, белорусы москвичей или наоборот. Скорее всего, наоборот, поскольку речь шла о событиях, происходящих в приграничных с Украиной районах Беларуси. Вероятно, непостоянный и взбалмошный «большой брат» имел сказать по поводу этих событий что-нибудь важное.
Осложняло ситуацию то, что руководитель их маленькой делегации депутат парламента Сергей Иванюк вынужден был в последний момент отказаться от поездки и остаться в Минске. Обострилась не прекращавшаяся в верхних эшелонах власти закулисная политическая борьба, да и последние резкие заявления Президента дали о себе знать. Руководство, поколебавшись, назначило старшим Сивцова, лететь пришлось вдвоем.
Сомнения вызывал характер Владимира Денисовича (больше привыкшего к обращению «Володька»), главным образом, его приверженность к силовым методам решения всех вопросов. Очевидно давало о себе знать детство, проведенное в спортивной школе. Спортивная юность не только отточила его фигуру: узкая талия, широкие мускулистые плечи, атлетическая грудь, которую не мог замаскировать никакой пиджак, — но и помогла окончательно сформироваться культу силы в его душе. Человек, не способный за себя постоять, по мнению Сивцова, был недостоин не то что уважения, но и права на существование. Он просто обязан был уступить место под солнцем сильному и беспощадному.
Напарник-биолог вызывал у Володьки не презрение, а скорее сожаление. Мужик он был здоровый и высокий, выше самого капитана, передвигался хорошо: уверенно и по-кошачьи мягко, но какой-то был весь распущенный, несобранный, неокультуренный физически. Заниматься Иван занимался, но, с точки зрения Сивцова, ерундой: историческим фехтованием. Конечно, в этом виде спорта были свои интересные приемчики, которыми запросто можно противнику кости сломать, но уж очень путь извилистый, блажь все это... Переубедить Володьку было трудно, его аргументами были результаты многолетних занятий штангой, классической борьбой, дзюдо и боевым самбо. В общей сложности спорту он отдал больше двадцати лет из недавно исполнившихся тридцати пяти.