ГРАС. Цикл
Шрифт:
Анатомия, миология, гистология... Кости, мышцы и суставы... Ларькина раздражало, что все нужно только запоминать. Понимать ничего не было нужно — и так всё понятно, но знать, помнить и отвечать без запинки, какие кости составляют череп, он был обязан. А костей, между прочим, в одном черепе было поболее сотни.
Единственное, что Виталию давалось легко, — так это пребывание в анатомичке, где тошнотворно пахло формалином, повсюду виднелись банки с заспиртованными человеческими органами и на столах лежали изрядно попорченные временем и студентами трупы. Девочки в таком изысканном окружении бледнели и падали в обмороки, большинство мальчиков тоже особого удовольствия от практических занятий по анатомии не испытывало. Ларькин
Пятерки уже не давались так легко, как во времена учебы на биофаке. Хотя учился он по-прежнему отлично, потребности несколько выросли и повышенной стипендии стало не хватать. Двадцать два года — взрослый мужик. Чтобы обеспечить себе хоть какую-то материальную независимость, Ларькин стал по вечерам подрабатывать санитаром в военном госпитале — благо, это место особым спросом не пользовалось и студентов принимали охотно.
В обязанности Виталия входило перетаскивание на носилках больных (между собой санитары называли этот процесс переносом тела). Иногда, когда было много пациентов и медсестры не успевали проследить за каждым, ему доверяли какие-нибудь нехитрые манипуляции: измерение артериального давления, внутримышечные инъекции, клизмы и прочие приятные процедуры.
Уже на четвертом курсе института он начал писать кандидатскую. Работа была где-то на стыке двух наук — медицины и химии. Ларькин описывал в ней влияние препаратов психотропного воздействия на человеческий организм. Практические знания он черпал из жизни, работая во время учебы на последнем курсе судмедэкспертом со специализацией по наркоманам. Параллельно начал трудиться в секретной лаборатории, куда определил его — и распрощался, наконец, со своим подопечным — куратор по линии ФСБ Пётр Васильевич.
Перед этим быстро промелькнули спецсборы, лагерь, школа выживания и первая боевая операция.
На медкомиссии его заставляли приседать, выполнять какие-то хитрые манипуляции руками, заглядывали в рот, нос и прочие естественные отверстия, имеющиеся в человеческом организме, а также задавали всякие хитроумные вопросы типа «какой сейчас год» и совсем на засыпку «а число?». Здоровье Ларькина медкомиссией было оценено как марсианское (потому что у людей такого просто не бывает).
Часть, в которой Виталий проходил свой курс выживания, была, мягко говоря, не совсем обычной, её как бы не было. То есть вообще-то она была, и у неё даже был номер, обозначенный в военном билете Виталия, но по всем официальным документам военной части с таким номером просто не существовало. Только те, кому положено было знать, знали, что военная часть с условным номером 525/28 входит в структуру ФСБ и занимается разработкой и проведением силовых контрразведывательных и антитеррористических операций.
Три месяца сборов показались Виталию вечностью, в течение которой он должен был совершать многокилометровые марш-броски с полной амуницией за плечами, стрелять из всех видов огнестрельного оружия, отрабатывать приемы рукопашного боя; гнить в болотах; населенных оголодавшими комарами, и терять сознание от жары в безлюдных пустынях Средней Азии, проходя курс выживания в экстремальных условиях. Его учили убивать — быстро и бесшумно, всем, что только может попасться под руку; учили оставаться в живых даже тогда, когда это было практически невозможным. Убивать и выживать — реально, а не в тренировочных целях, Ларькину пришлось, правда, только однажды.
Как-то ночью взвод Ларькина подняли по тревоге. Ничего не объясняя, их погрузили в автобус и отвезли на военный аэродром, где переодели в выцветшую стройбатовскую форму — х/б, телогрейка, пилотка, кирзовые сапоги — и выдали по саперной лопатке. В самолете командир объяснил ситуацию: в одной из колоний строгого
Командир взвода вступил в переговоры и, насколько это было возможно, популярно объяснил, что его взвод прибыл для ремонта канализации, что к ВОХРе они никакого отношения не имеют, про бунт не знали и т. д. и т.п. Каждое слово командира обкуренные бандиты встречали хохотом.
Но, похоже, речь возымела действие. Ларькина со товарищи обыскали, отобрали на всякий случай лопаты и заперли в пустом гараже, поставив часовых. Хотели их использовать как заложников в переговорах с властями. Ночью по сигналу командира взвод поднялся, по-тихому снял часовых и, овладев незаконно отобранным орудием производства, в течение получаса вырезал бандитскую охрану. Потом доблестные стройбатовцы добрались до штаба мятежников и за считанные минуты все теми же саперными лопатками покрошили в мелкий салат новоявленных душманов, после чего погрузились на автобус и преспокойно вернулись в родной лагерь, открыв путь войскам МВД.
От всей этой операции у Ларькина осталось всего одно яркое воспоминание: чудовищно громкий хруст черепов и переламывающихся под ударами саперных лопаток шейных позвонков и мощные фонтаны ярко-алой крови, вырывающиеся из обезглавленных тел. Ни тошноты, ни приступов истерической дрожи, которые должен был бы испытывать, по мнению Виталия, впервые убивший себе подобного человек, — ничего такого он не ощущал. Но ему, несмотря на всю его медицинскую практику, было просто противно, и навязчивый звук ломающихся костей, по своей тошнотворности сравнимый разве что со звуком железа по стеклу, ещё долго преследовал его в кошмарных снах.
Лаборатория оказалась не просто засекреченной. Она была суперзасекреченной и занималась научными исследованиями и разработками новейших психотропных веществ. Одновременно с ученой степенью Виталию было присвоено звание капитана ФСБ. Вскоре после этого его прикомандировали к отделу по борьбе с оргпреступностью, как специалиста по наркотическим веществам. Но проработал он там недолго.
В ГРАС Ларькин попал, как ему казалось, случайно, Борисов, приносивший в лабораторию какие-то материалы для экспертизы, притворился, что только сейчас заприметил способного молодого кандидата медицинских наук. Завел разговор, сказал, что в только что образованный отдел требуется толковый эксперт. Предложил Виталию новую работу. Работу необычную и интересную, значительно отличавшуюся от той, которой Ларькин занимался до сих пор. Виталий, испытывавший страсть к перемене деятельности и мест обитания, подробно расспросив Борисова, согласился работать в ГРАСе.
И началась новая жизнь.
Астрахани, 4 июня 1998 года.
Когда Кузнецов с Борисовым удалились на кухню, Ларькин, подвинувшись ещё поближе к Ольге, спросил:
— Послушайте, а почему вы называете Кузнецова дядей? Он ведь вам, как я понял, не родственник.
Ольга пожала плечами.
— Не знаю, его все так называют... Я имею в виду близких друзей, коллег. Он очень умный и интересный, но какой-то... — Ольга задумалась, подбирая нужное слово, — летящий, что ли, безалаберный. Знаете, типичный такой ученый — Рассеянный с улицы Бассейной. У меня называть его Валентином Евгеньевичем язык просто не поворачивается.