Граждане Рима
Шрифт:
Варий снова вскочил и в исступлении посмотрел на Марка — открыто впервые за все время. Он задыхался.
— Я сказал ей, что знаю, что ты жив. — Он шагнул к Туллиоле, а затем попятился, с отвращением, гневом на самого себя, в ярости и скорби. — Вот почему именно вы принимали меня, верно? И уж хорошенько постарались, чтобы вытянуть из меня все. Вы сказали госпоже Новии, я думал, что все поэтому… но это были вы, я сказал вам.
Фаустус растерянно уставился на Туллиолу:
— Почему ты ничего мне об этом не сказала?
— Потому что Макария, — настойчиво повторила Туллиола. —
Варий не прислушивался к их разговору.
— Вы говорили мне о ней, что вам так жаль, а сами убили ее, — и Туллиола боязливо, в страхе перед Варием, попятилась к мужу, но Фаустус медленно произнес:
— Ты встала раньше меня… с кем ты разговаривала? И это ты предложила отправить Марка в приют Галена…
— Тит.
— Почему ты вышла за меня?
— Ох, Тит. О таких вещах не спрашивают.
И Фаустус действительно думал, что это нечестный, глупый вопрос. Только взгляните на нее, и он еще спрашивает, почему она за него вышла.
— И это после всего, что я для тебя сделала? Я люблю тебя, — простонала Туллиола.
Ее лицо подергивали гримаски ярости и ужаса. Они не могли сделать ее менее прекрасной; казалось, ничто не властно сделать это. Ее глаза светились, дивные, как глаза тюленя или жирафа, на тяжелых, мягких, как перья, ресницах блестели слезы.
Видя все это, Фаустус как мог быстро подошел к Макарии и обнял ее, защищая, словно Туллиола могла броситься на нее или выстрелить.
— О, моя дорогая, мне так жаль, пожалуйста, попытайся простить меня… мне так жаль…
— Как ты мог? — запинаясь, проговорила Макария, которую била дрожь.
— Мне так жаль… так жаль.
Туллиола зашлась истеричными всхлипами.
Фаустус не выпускал Макарию. Потом сказал, обращаясь сразу ко всем, ему не было необходимости давать кому-то конкретные указания:
— Уведите ее. Позаботьтесь, чтобы с ней хорошо обращались. Но только уведите ее поскорее.
И это было сделано на удивление быстро и безжалостно, как будто практиковалось уже сотни раз, хотя все еще долго слышали, как Туллиола зовет на помощь и рыдает в коридоре.
Макария наконец обмякла в объятиях Фаустуса, стараясь перевести дыхание. Фаустус надеялся, что за неимением прочего она простит его, поскольку у нее не было сил спокойно уйти, кто-то должен был постоянно утешать ее. Подобно любому человеку, которого предали, он чувствовал, как мучительная боль проникает в него, вроде первых приступов озноба при болезни, мышцы ослабли, по коже пробежали морщины; он уже предчувствовал, что этого удара ему не перенести. Но с Макарией все было в порядке, и это главное. Главное, что наступило облегчение. Фаустус действительно чувствовал его.
Варий поспешно отошел в дальний конец зала, по возможности дальше от остальных, и рухнул в кресло. На мгновение он закрыл лицо руками, но потом отнял их, по-прежнему исполнительный и собранный.
Фаустус, превозмогая себя, пробормотал:
— Итак, Варий, мы поговорим позже, но, может быть, мы в состоянии сделать для вас что-то прямо сейчас?
Варий встал:
— Да, мне нужно повидать родителей.
— Конечно,
Варий почувствовал и подавил опасливое нежелание идти с ней. Когда они были уже в дверях, Марк бросился за ними, чувствуя, что между ним и Варием осталось что-то недосказанное, очень важное, хотя он и не знал, что именно.
— Варий, — повторил он с мукой в голосе.
Варий резко обернулся и положил руку на плечо Марка, нежно, но в то же время словно отталкивая его.
— Послушай, — сказал Варий, голос его звучал сурово, чтобы скрыть дрожь, — просто не верится, что с тобой все в порядке. Это замечательно, и мне хотелось бы поговорить с тобой. И спасибо тебе, потому что, полагаю, ты вернулся из-за меня. Не знаю, как тебе это удалось, хотелось бы услышать, и, полагаю, я тоже мог бы рассказать… что я тут делал. Но пока еще рано. Обо мне не волнуйся, со мной все в порядке, просто я пока не могу с тобой встретиться, вот и все.
Он поднял руку, снова опустил ее, что-то вроде дружеского похлопывания, и вышел.
Позже, когда Клеомен тоже ушел, Фаустус подумал, что не станет теперь ложиться, только не в эту постель и только не после этого.
— Пошли, Марк, — сказал он, — тебе еще многое надо мне рассказать. Лучше разобраться во всем, не откладывая, — и поспешно увел его за собой.
Уна и Сулиен остались ждать в утренних сумерках. Появились рабы, предлагая им лечь или принять ванну, старательно выманивая их из зала, отчего они почувствовали себя неуютно, словно зараженные, но не хотели уходить, пока не вернется Марк. Они попытались завести разговор о том, как странно оказаться здесь, о том, что будут теперь делать, но слишком устали — казалось, усталость эта копилась неделями. Уна снова безотчетно прилегла на расшитую кушетку. Сулиен сполз с кресла на шелковое покрывало, опустив голову на сиденье, как на подушку, подложив руки.
Вернулся Марк и поцеловал Уну в щеку сквозь волосы. От внезапного пробуждения она дернулась и тихонько вскрикнула, но тут же в ответ поцеловала Марка, и они рассмеялись. Приподняв ее на руках, Марк сказал:
— Пошли, не можешь же ты всю ночь проспать здесь.
— Уже утро, правда? — Она села и посмотрела на серое небо, действительно окрасившееся желтизной. — Где Сулиен?
— Я уже нашел ему комнату. Я вернулся за тобой, мне хотелось… побыть с тобой наедине.
Они вышли в коридор, где стены были расписаны золотыми деревьями, а длинные шпалеры окрашены киноварью и малахитовыми узорами.
— Я правда не хочу спать во дворце, это ужасно, — все еще полусонно произнесла Уна.
— Знаю, — печально ответил Марк, — мне никогда не нравилось приезжать сюда.
— Не нравилось? — спросила Уна и с любопытством посмотрела на него. — Что-нибудь не так?
— Нет, все так. Хороший дворец.
Уна поняла.
— Ах, да, — спокойно сказала она. — Все дело в императоре.
Марк вздохнул, молча пообещав себе и ей: это ненадолго. Хотя дядя и выглядел намного старше своих лет, он оправится, у них впереди еще так много времени.