Граждане Рима
Шрифт:
Всем, включая Даму, было очевидно, что Делир по доброте своей предлагает ему хороший повод уйти и спокойно поразмыслить над случившимся. Помолчав, Дама вздохнул про себя, борясь с непривычной горечью, примешавшейся к благодарности.
— Нет, не закончил. Все в порядке, — сказал он и неискренне-терпеливо улыбнулся Делиру. Потом неуверенно посмотрел на Марка и сказал Уне и Сулиену: — Еще увидимся.
Когда он ушел, Уна тихо спросила:
— Вы уверены, что он никому не скажет?
— Да, — безоговорочно заверил ее Делир.
— Просто, когда мы впервые увидели Марка, то позвонили стражникам
— Только не Дама, — настойчиво повторил Делир. — И ни один из тех, кто живет здесь постоянно. Но… — он замолчал.
— Да нет же, никто! — возразила Лал.
— Надеюсь, нет. Думаю, нет, — сказал Делир. — Кроме того, отсюда сделать это будет нелегко. Но если люди куда-то отлучаются, тогда, естественно, возникает риск.
— Я хочу, чтобы все знали, — резко произнес Марк, напрягшись. Он знал, что Уне это не понравится, и обратился к ней. — Если даже всем станет известно про меня, никто ничего не скажет. Потому что Габиний и любой другой на его месте захочет расправиться с тем, кто расскажет обо мне. — Он повернулся к Сулиену, думая о том, что сказал в Волчьем шаге о доморощенных работорговцах. — Особенно если это беглый раб, потому что… Потому что тогда некому будет жаловаться.
Он хотел, чтобы его снова называли по имени, и страшно хотел, чтобы Уна согласилась с ним, но она сказала:
— Варий говорил, никому не рассказывать кроме Делира.
— Варий не знал, как долго придется сюда добираться и что я встречу тебя. Шесть человек уже знают, не считая каждого, кто видел меня по дороге.
— Многовато, — спокойно сказала Уна.
— Думаю, будет лучше, если ты постараешься смешаться с остальными, — согласился Делир.
— Но на кого ты намекаешь? Кто способен на такое? — не отставала расстроенная Лал. — Навредить не только ему, но и тебе, и всем нам. О ком ты говоришь?
— Ни о ком. Но каждый, кто приходит сюда после всего, что с ним случилось… мы не можем быть уверены, что они сделают. А твою фотографию все еще показывают — каждый день. Я мог бы ограничить пользование дальновизором… это в любом случае опасно.
— Если ты это сделаешь, то кто-нибудь уж точно догадается, — с насмешкой в голосе произнесла Лал. — Только представь, человек смотрит на новенького и говорит себе: «Смотри-ка, всего лишь раб, а вылитый Марк Новий!» — и вдруг ему запрещают смотреть дальновизор! Если бы все оставалось по-прежнему, это бы еще прошло. И потом, если ты выключишь дальновизор, тут все с ума сойдут.
— Верно, — сказала Зи-е Делиру. Сулиен подметил, что Лал состроила гримаску, не то чтобы недовольную, но уж точно язвительную.
— Хорошо, — сказал Делир, — ты смотрела отчеты не реже остальных. Ты бы догадалась, кто он, если бы тебе не сказали?
Марк почувствовал себя вконец несчастным — как выставочный экспонат или вещественное доказательство, — пока Зи-е разглядывала его. Потом пожала плечами:
— Не думаю. Нет, вряд ли.
— А я бы узнала, — в пику ей заявила Лал, только укрепляя растущее чувство раздражения, которое она пробудила в Уне. Уне хотелось, чтобы кто-нибудь хоть как-нибудь подбодрил Марка, но сама не могла этого сделать —
К счастью, Делир, похоже, испытал ту же потребность.
— Не волнуйся. Обычно мы отпускаем людей в определенное время, когда знаем, что есть сочувственно настроенные, со своим хозяйством и так далее, даже портовые охранники, готовые помочь им. До следующей смены еще долго.
— Да, и не только ты будешь говорить, что был рабом, — сказал Сулиен, — но и мы с Уной тоже. Скажем, что ты был в Лондоне.
Марк кивнул. Он ожидал, что его нежелание ехать в Хольцарту пройдет, как, скажем, нежелание идти на вечеринку проходит во время вечеринки. Но Дама внес свою лепту на всю оставшуюся жизнь. Теперь Марк не знал, где ему хочется быть.
— И ты не должен покидать ущелье один, — сказал Делир, положив конец дискуссии.
Лал объявила, что покажет им, где спать, и что Уне придется поселиться с ней. Уна мило улыбнулась, пожалуй, чуточку дольше, чем следовало.
Оказавшись наедине с Новием и рабами, Лал внезапно почувствовала, что ее задор куда-то делся — так обычно все и происходило. «Я им не понравилась», — уныло подумала она. Потому что она, как всегда, слишком много говорила и делала слишком много лишнего. Впрочем, такие мысли никак не влияли на ее поведение; если даже она и перекрикивала всех, преувеличивала все и изо всех сил старалась казаться забавной, то по-другому она не умела.
— Не так страшен черт, как его малюют, — игриво сказала она, имея в виду перебои с горячей водой и нужники, которые могли пахнуть и хуже.
Ее одежда приводила ее в отчаяние. Темно-красное платье должно было выглядеть нелепо в сочетании с тяжелыми горными башмаками, которые ей приходилось носить, — а Делир недвусмысленно заявлял, что выглядит она глупо или, по крайней мере, с каждым днем все больше намеренно увиливает от дела, на цыпочках обходя грязь в своих блестящих туфельках, хотя именно он подарил их ей на день рождения. И несмотря на то что она жила в ущелье уже почти четыре года, ей нечего было больше носить. Одежда, в которой она копала репу, ничем не отличалась от ее тонких ярких платьев, разве что была выношена до дыр и везде жала, так что Лал перестала обращать на нее внимание. Она никак не могла избавиться от раз и навсегда усвоенного мнения, что в непогоду нужно носить что-то с длинным рукавом, из чего бы это ни было сшито. Отсюда следовало, что если она не расфуфыривалась, то выглядела еще большей оборванкой, чем любой из беглых рабов, и часто мерзла. Так или иначе, перед ужином она надевала свои модные туфельки, отчего ее бросало в жар, пока не удавалось спрятать ноги под столом, где их, слава богу, было не видно.
Уна, Сулиен и Марк поняли, что в первый вечер от них не ждут ничего особенного. Из-за воздушных шпионов был объявлен комендантский час и затемнение, так что поели они очень рано; произошло это в самом большом из домиков на дне ущелья, где было слышно, как река журчит за деревянными стенами, оклеенными деловыми извещениями об эвакуации. Было здесь и несколько детских рисунков, старых и навевавших тоску, на которых разноцветные фигурки оранжево улыбались, тайком выбираясь из темных домов и прячась в синих поездах.