Граждане
Шрифт:
— Не так-то легко мне втереть очки! — недовольно буркнул Павел.
— А это, собственно, даже не обман и не очковтирательство. Возьмем, например, нашу школу: ведь многое у нас в порядке. Но, ясное дело, есть и недочеты. Люди бывают очень разные… Очень разные, — повторил Антек и сурово сжал губы.
Павел молчал, видимо, уязвленный. Через минуту он стал раздеваться, демонстративно зевая. Погасил свет, не пожелав даже Антеку доброй ночи. Быть может, потому, что ночь была уже позади, в комнате серел рассвет.
По дороге в школу Антек еще раз основательно поразмыслил и пришел к выводу, что поступил вполне
Любил он Павла еще потому, что его любила Бронка. Антек, правда, усвоил себе по отношению к сестре тон сдержанный и даже равнодушный, но никогда не огорчал ее. Он от всей души ненавидел тех ее приятелей, которых подозревал в лицемерии, а к ее истинным друзьям относился с полным доверием. Этот несловоохотливый тугодум был наблюдателен и сразу отгадывал, кто из товарищей Бронки приходит на Электоральную из искренней потребности видеть ее. К таким он чувствовал молчаливую симпатию. В глубине души он очень сочувствовал худому и бледному студенту-медику Янеку Зиенталю, который был влюблен в Бронку еще с гимназических времен и, кажется, в Медицинский институт поступил только затем, чтобы с нею не разлучаться. Янек через день появлялся на Электоральной и, застенчиво улыбаясь, уже с порога шопотом заверял, что он «только на минутку, по очень спешному делу…» Старший Кузьнар называл его за глаза «этот бедный тихоня» и чуточку подтрунивал над ним, уверяя, что Янека, наверное, в детстве испугала корова. «Знавал я одного такого парня, — говорил он. — Четыре года молчал и вдруг ни с того ни с сего залопотал по-немецки, хотя дело было под Равой! Позднее он мне на стройке известку подносил… И фамилия его тоже была Зиенталя».
Антек особенно жалел Янека с тех пор, как на Электоральной появился Павел Чиж. Раз вечером, когда они вчетвером беседовали за столом, Антек случайно заметил, как Бронка смотрит на Павла. Минуту-другую он внимательно наблюдал за обоими, потом торопливо отвел глаза. А на другой день, когда Зиенталя уходил от Бронки, Антек небрежно спросил, не хочет ли Янек пойти с ним в воскресенье на состязания по боксу между спортивными обществами «Железнодорожник» и «Гвардия». Зиенталя сразу согласился, удивленно моргая белесыми ресницами.
Где-то в глубоких закоулках души Антек был на стороне Янека, который в течение шести лет приходил к Бронке аккуратно через день, в один и тот же час, никогда не опаздывая ни на минуту. А тут вдруг в их жизнь вторгся Павел с его беспокойными глазами и заливистым смехом и сразу, как бы в рассеянности, захватил то, за чем Зиенталя терпеливо ходил долгие месяцы, в дождь, метель и зной.
Все это было сложно и необъяснимо и несколько тревожило Антека. После ночного разговора с Павлом мысли об этом несколько дней не давали Антеку покоя. Но он отгонял их: дело было слишком щекотливое, а главное — чужое. Имеет ли он право в него вмешиваться?
К тому же всякие события и вопросы, возникшие в это время в бурной жизни школы, отвлекли мысли Антека совсем в другую сторону.
Антек Кузьнар был мальчик спокойный и уравновешенный. Он еще до сих пор ни разу не влюблялся, ни с кем из друзей не ссорился. Товарищи его уважали за то, что он никогда никого не подводил. Учился он хорошо, и только три-четыре человека в классе были способнее его. Он увлекался спортом и черчением, сам соорудил себе
Любил Антек еще организационную работу: он вот уже два года был председателем школьного бюро ЗМП, и все считали это вполне естественным, трудно было даже представить себе на этом месте кого-нибудь другого. Антеку были чужды сильные страсти: многое он любил, ко всем относился ровно, и чувство ненависти к отдельным людям было ему совершенно незнакомо. Конечно, ему были ненавистны империализм, реакция, вредительство. Но даже к школьным реакционерам — например Гжесю Кнаке, любимчику ксендза Лесняжа, или за всеми шпионившему Янеку Тыборовичу — он проявлял только сдержанную антипатию, старательно контролируя каждый свой шаг, когда дело шло об этих мальчиках.
Однако с некоторых пор Антек Кузьнар всей душой ненавидел одного человека. Думал о нем с мстительным и неумолимым презрением и даже бледнел, когда приходилось произносить его имя. Человеком этим был Дзялынец.
Вести о заседании педагогического совета быстро дошли до зетемповцев. Говорили, что Дзялынец своими объяснениями заткнул всем рты и что он открыто обвинил зетемповских активистов во лжи. Антеку это сообщил уже официально молодой учитель русского языка Сивицкий, которому педагогический совет поручил опеку над школьной организацией ЗМП. При разговоре с Сивицким присутствовали только Свенцкий и Вейс.
— Кому вы верите, ему или нам? — отрывисто спросил Антек, в упор глядя на смущенного Сивицкого.
Сивицкий замахал руками.
— Слушайте, нельзя так ставить вопрос! — воскликнул он. — Думаете, наше положение легкое? Как бы не так! Директор Ярош, — Сивицкий понизил голос, — тоже пока еще не знает, как отнестись ко всему этому… А в Отделе народного образования сказали: надо выждать. Конечно, Дзялынцу мы не доверяем. Но веских улик против него нет. Что поделаешь? — Он развел руками. — Мы были вынуждены принять его объяснения.
— Объяснения! — язвительно процедил Свенцкий и под скамейкой толкнул ногой Вейса.
У Вейса дрожали губы.
— Выходит, что мы клеветники? — сказал он тихо.
— Ясно, только так это и можно понимать! — угрюмо бросил Антек.
Свенцкий был вне себя от злости.
— В хорошем же положении мы оказались перед неорганизованными! — крикнул он. — Представляете себе, какую рожу скорчит Кнаке?
Сивицкий в замешательстве щипал светлый пушок на губе.
— Гнусная история! — пробормотал он. — Попробуй-ка тут разобраться! Дзялынец… кто его знает, что он за субъект? Чужая душа — потемки. А тут еще вдобавок затесался Моравецкий… Тоже, скажу вам, задача! — Сивицкий пожал плечами. — Собственно, я не имею права это все вам говорить…
Антек перебил его, отрицательно мотая головой:
— По-моему, профессора Моравецкого нельзя ставить на одну доску с Дзялынцем…
— Мы его ценим, — вставил тихо Вейс, косясь на Стефана Свенцкого. Тот сидел надутый, но не протестовал.
Сивицкий понимающе кивнул. Он тоже был того мнения, что нельзя связывать эти два вопроса.
— Но с нами не все согласны, — говорил он с досадой, бегая по классу и размахивая руками. — Например товарищу Ярошу очень подозрительны его убеждения. На педагогическом совете профессор Моравецкий вел себя недопустимо. Только вы этого никому не повторяйте, — спохватился Сивицкий. — В том, что говорил Моравецкий, не было ни следа самокритики. Чорт его знает, что он за человек!