Греческие календы
Шрифт:
А все потому, — нахмурился он, останавливаясь у стола и машинально перебирая лежавшие на нем листы папируса, — что власть Цезаря не имела официального названия.
Каждый именовал его как вздумается: Марк Антоний — спасителем римского народа.
Брут с Кассием — тираном и душителем республики. Цицерон — врагом отечества.
Луций Котта и вовсе предложил провозгласить его царем! Выкрикивал на форуме отрывки из пророческой книги, в которой записано, что победить ненавистных парфян может только царь.
Упоенный властью Цезарь забыл, что испокон веков у римлян
Октавиан прищурился, блуждая невидящим взглядом по листам папируса и, отодвинув на край стола все эти ненужные теперь указы, еще вчера обещавшие ему власть и роскошную жизнь, снова заходил по кабинету.
Нет, он, Октавиан, не станет провозглашать себя пожизненным диктатором и бессменным консулом.
Не поставит себе золотых кресел в сенате и суде.
Не прикажет устанавливать свои статуи рядом со скульптурами богов и царей Рима.
Не будет строить роскошный дворец и обзаводиться золотой посудой.
—Нет! — пробормотал, останавливаясь, Октавиан, — Пусть я буду жить не так, как хотел бы, но зато буду жить! И… властвовать. Да-да, властвовать! Конечно, для этого придется потрудиться и намного больше, чем со стариком Цицероном. Для народа я должен стать образцом простоты и скромности. Для отцов-сенаторов — восстановителем республики. А для друзей...
Он прошел к двери и ударом руки распахнул ее:
— Марк! Гай! Не устали еще помогать Ливии?
— Напротив, Цезарь! — донесся до него голос Агриппы. — Это так интересно.
Меценат предлагает устроить во время пира торг на картины, повернутые лицом к стене!
– Да-да! — подтвердил Меценат. — И поставить рядом с картинами эллинских мастеров пустые полотна!
—Я вижу, вы изрядно поработали! — усмехнулся Октавиан. — А теперь поднимайтесь ко мне!
Агриппа и Меценат, впервые оказавшись в кабинете Октавиана, с интересом осмотрели его.
Лицо Агриппы вытянулось при виде мебели и свитков папируса — ничто не напоминало здесь о прекрасных Сиракузах.
Предложив друзьям сесть, Октавиан разлил по кубкам вино и спросил:
—Ну, и что посоветуете мне, триумфатору, делать дальше? Уйти в частную жизнь или...
Пока Меценат соображал, что скрыто во второй части вопроса, Агриппа, со свойственной ему простотой, ответил:
—Хотя я немало извлек благ из твоего единовластия, но советую тебе отказаться от него.
—Да? — с деланным интересом переспросил Октавиан.
—Да, Цезарь, — упрямо повторил Агриппа. — Я пойду за тобой, чтобы ты ни решил, но сейчас советую — откажись. Равноправие хорошо звучит не только на словах. Оно — верх справедливости. Разве не справедливо, чтобы решительно все было общим у тех людей, которые имеют общую натуру и общее происхождение? Если они воспитаны на одних и тех же законах? Отдали, наконец, за отечество все силы?
Устав
—При республике и благо и беды для всех одинаковы. Люди вместе молятся, чтобы всем им на долю выпало самое лучшее! При единовластии же каждый станет думать только о себе.
Все начнут ненавидеть друг друга. И будут правы, потому что тогда в благоденствии одного будет заключен ущерб для другого, а в несчастье — выгода. Поверь, Цезарь, я повидал немало царств и сужу об этом не понаслышке. И потом, здесь не Далмация или Египет, а Рим. Трудно сокрушить нашу народную массу, которая пятьсот лет прожила при свободе.
Еще трудней это будет сделать сейчас, когда мы со всех сторон окружены врагами.
—Браво, Марк! — усмехнулся Октавиан. — Клянусь Юпитером, это самое интересное из всего, что я когда-либо слышал от тебя! А что скажешь ты, Гай?
Меценат пожал плечами, словно выражая недовольство тому, что его вынуждают поделиться самыми сокровенными мыслями, и, стараясь как можно меньше раздражать Октавиана своим обычным многословием, ответил:
—Если ты заботишься об отечестве, за которое вел столько войн и — уверен — отдал бы и душу, то приведи ею в порядок, преобразуй и правь рациональным образом!
—Рациональным? — уточнил Октавиан.
—Возможность говорить и делать все, что только пожелаешь — это источник всеобщего благополучия, если имеешь дело с благоразумными людьми! — вместо ответа заметил Меценат. — Но это приводит к несчастью, если имеешь дело с неразумными. Тот, кто дает свободу неразумным, поступает не лучше того, кто дает меч ребенку или сумасшедшему!
—А кто дает свободу благоразумным? — быстро спросил Октавиан.
—Тот спасает всех, в том числе и безумцев, даже вопреки их воле! — одними губами усмехнулся Меценат. — Поэтому я не то что советую, а заклинаю тебя не слагать с себя власти. И не только я, а все здравомыслящие и лучшие люди Рима. Ведь свобода черни является самым горьким видом рабства для людей достойных и одинаково несет гибель всем!
— Что ж! — поднял кубок Октавиан, поочередно обращаясь к Меценату и Агриппе. — Я понял вас и, сделаю именно так, как вы советуете!
Он приложился к кубку и с удовольствием отметил, как недоуменно переглянулись два его друга.
—Да, — вытирая губы, подтвердил Октавиан. — Я откажусь от власти и... оставлю ее себе! Но для этого, — хитро оглядел он друзей, — мы должны подготовить народ, лучших людей, как выразился Меценат, и сенат. Отцов-сенаторов, Марк, мы возьмем на себя!
Потихоньку выведем из сената всех неугодных нам, поможем тем, кто нуждается, раздадим самые выгодные должности друзьям, чтобы враги поняли, что с нами лучше жить в мире. А ты, Гай, возьмешь на себя общественное мнение. Пусть все твои друзья — Вергилий, Овидий, Гораций в своих творениях прославляют меня. Одобряй это! Вергилий в своих "Георгиках" да и Овидий неплохо это сделали: "Цезарь, который теперь победительно в Азии дальней Индов, робких на брань, от римских твердынь отвращает!" — процитировал он и спросил.