Греческое сокровище
Шрифт:
Чтобы перебить миазматический аромат птичьего двора под их окнами, Софья каждый вечер опрыскивала одеколоном подушки. Но прежде совершался обязательный ритуал уничтожения наползших за день клопов: с обеих сторон умащивался маслом матрац, пропитывался медицинским спиртом. И еще долго после этого она не решалась постелить чистые простыни и одеяла.
Стряпня госпожи Драма in их не соблазняла. Кухня с земляным полом и открытым очагом была, пожалуй, даже чистой, но в нос шибал такой пронзительный запах скотного двора, что кусок не шел в горло. Ужинали они в своей рабочей комнате. В деревне была жалкая лавчонка, брать там было решительно
Софья худела, возвращалась к девичьей форме. А Генри сохранял обычную поджарость.
«Не от еды он крутится по восемнадцати часов подряд, — рассуждала она. — В нем, как в часах, вставлена пружина».
Когда глубина траншеи перевалила за шесть футов. Генри натолкнулся на римскую стену, перекрытую огромным валуном.
— Почему ты так уверенно датируешь эту стену? — спросила Софья.
— Потому что камни скреплены цементным раствором. Мы не будем здесь задерживаться.
Вгрызаясь в склон холма, траншея неуклонно ползла вперед, к вершине. Каждый день Яннакис приводил новых людей, и скоро Гиссарлык стал похож на муравейник: восемьдесят человек сновали по его северному склону. Инструментов не хватало.
Кончилась первая неделя, когда однажды Генри взволнованно подозвал Софью к себе. Он наткнулся на развалины строений, сложенных из отесанных камней, причем кое-где без скрепляющего раствора. Его радости не было границ. Эго могли быть развалины храма Афины! А если так. то под ним может скрываться уже троянский храм. Но как нодстутлъся к этим колоссальным глыбам?
— Видно, придется их отрыть и куда-то деть, — вздохнул Генри. — Они нам мешают.
— Сами по себе они ничем не интересны?
— Сравнительно молодая кладка… Какая глупость, что я не взял железных ваг! Придется вытаскивать их вручную.
Землекопы обнажили основание каменной кладки. Яннакис пригнал из Хыблака волов. Камень опутывали веревками, и понукаемые волы, потоптавшись, вырывали его из земли. Затем веревки снимали и громада застывала перед низвержением в долину. Вот она качнулась, и все восемьдесят человек, побросав лопаты и кирки, с визгом устремились к обрыву, покрывая восторженными восклицаниями и смехом громоподобный гул камня, прыгающего по склону, как мячик, сминая кусты и деревья.
Непредусмотренные перерывы в работе всегда огорчали Генри.
— Добро бы это был поединок Менелая с Парисом! — хмуро бросил он Софье. Но союзницы в ней не нашел.
— Им все едино. Мы, к примеру, тоже не прочь поглазеть на смену караула перед афинским дворцом.
Та же история повторилась со вторым камнем, и к третьему взрыву ликования Генри уже подготовился: он вынул часы. Выяснилось, что двенадцать минут работа стояла на месте.
— Теперь помножь двенадцать на восемьдесят—это почти тысяча минут простоя. На каждом камне мы теряем 16 рабочих часов. Мне не денег жалко, а времени. Я намерен прекратить это веселье, иначе мы не доберемся до материка — нас захватят дожди.
Софья промолчала. Генри отдал строгое распоряжение: рабочее место оставлять только в положенное время — на отдых и обед. Рабочие согласно кивали головами, но каждый раз срывались с места, когда сбрасывался
На заболоченном пространстве между морем и Гиссарлыком и Хыблаком миллионами водились лягушки. Жаркое лето высушило болота, и к концу сентября трупы лягушек разложились под солнцем. В Троаде считали, что это и есть причина обычной здесь малярии. Генри знал о малярии по прежним наездам и потому запасся в Константинополе хинином. В конце первой недели их пребывания свалилась в приступе малярии семнадцатилетняя хозяйская дочь. Генри и Софья в сумерках возвращались после работы. У порога их караулила госпожа Драмали.
— Дочка захворала, — кинулась она к Генри. — Отравилась болотным ядом. Помогите, если можете.
— Попробую. Принеси, — повернулся он к Софье, — наш термометр и медицинскую сумку.
Девушка лежала в единственной хозяйской спальне под грудой одеял и теплой одежды. Софья померила температуру: 102 градуса [17] .
— Дадим ей шестнадцать гран хинина, — заключил Генри. — В Никарагуа меня трепала болотная лихорадка. Я уже был одной ногой в могиле, но поблизости оказался немец-врач и в один прием скормил мне шестьдесят четыре грана. Выкарабкался! Но для девушки такая доза может быть опасной.
17
По Фаренгейту: по Цельсию 38,8°
Он попросил принести стакан воды, и девушка запила целительную горечь.
— Столько же дадим завтра утром и вечером и послезавтра с утра.
Как выяснилось, хинин — чудодейственное средство при малярии. Через несколько дней девица уже носилась по всему дому. Так началась медицинская карьера доктора Шлимана. Каждое утро его пробуждения ожидало несколько страждущих из Хыблака, Кумкале или Енишахира. В Троаде днем с огнем не сыскать врача или фельдшера, и Генри с Софьей поневоле стали чем-то вроде неотложной помощи. Они приезжают на Гиссарлык — их тотчас обступают болящие, среди них женщины и дети. Генри каждому назначал четырехразовое лечение хинином, а Софья следила за аккуратным исполнением его предписаний. После четвертого приема пациенты поправлялись.
— Доктор Шлиман, поздравляю: вы не потеряли ни одного больного!
— Спасибо, сестра, но у меня кончается хинин. Напиши-ка в Константинополь, в английскую аптеку.
Со всей округи потянулись люди с нарывами, ранами и ушибами. Вечером двор перед домом Драмали превращался в полевой лазарет: Софья кипятила воду в большом чане, промывала раны, Генри смазывал мазью, Софья накладывала повязку. И никто из пользуемых не приходил вторично.
— Все-таки интересно знать, — задумывался Генри, — спасли мы их или угробили?
Прошло время, и крестьяне повели к нему больной скот— верблюдов, лошадей, ослов, овец.
— Теперь я еще и ветеринар, — брюзжал Генри. — Что я в этом понимаю?!
— У нас есть настойка арники.
— Это наружное средство.
— Ты и лечи наружные болезни, а господь позаботится о внутренних.
— А вот для арабов даже такое разделение обязанностей немыслимо. Я как-то на базаре видел верблюда, у него рекою хлестала из носу кровь. Сделал выговор хозяину, а тот смиренно улыбнулся и говорит: «На то воля аллаха!»