Греция и Рим, энциклопедия военной истории

Коннолли Питер

Во время войны армия IV в. старалась соответствовать стандартам ранней империи. Аммиан долго распространяется о ее недисциплинированности:

войско Валентиниана проиграло битву потому, что слишком увлеклось грабежом и поджогами, — но в целом рассказ Аммиана опровергает эти упреки. Комитатенсы, при наличии хорошего командования, упорно и обычно довольно успешно сражались даже с превосходящими силами противника. То, что он рассказывает о поддержании дисциплины, должно быть, бьио нетипично. Юлиан, любивший восстанавливать древние традиции, после победы у ворот Ктесифонта наградил многих воинов венками и коронами (corona navalis, civica, castrenses); кроме того, он подверг «децимации» отряд конницы — видимо, Юлиан недопонял смысл этого наказания, потому что вместо того, чтобы казнить каждого десятого, казнил всего десятерых. Валентиниан, если верить одному ненадежному источнику, воскресил еще одно старинное наказание, заставив Batavi располагаться за пределами лагеря. Его полководец Феодосии (отец будущего императора) весьма жестоко расправился с африканскими войсками за предательство: офицерам конницы отрубили руки, выживших легионеров забили до смерти дубинами «по старинному обычаю», дезертиры были сожжены живьем либо тоже лишились рук. Аммиан, который обычно осуждает «немилосердие», похоже, не решается одобрить такую «необходимую суровость» и упоминает о том, что многие порицали эти «жестокие нововведения». Позднеримское законодательство полно подобных угроз; но, как правило, хорошо обученные комитатенсы были слишком ценны, чтобы обращаться с ними столь безжалостно. Солдаты по-прежнему устраивали на привалах походные лагеря с валом и частоколом и строили постоянные крепости из камня. Им полагалось иметь при себе двадцатидневный рацион. Они наводили понтонные мосты через Рейн, Дунай и Евфрат и достаточно умело обращались с маленькими лодками, чтобы устроить ночную высадку в Алеманнии или выслеживать сарматов в болотах у слияния Тисы с Дунаем. Юлиан собрал 500 человек, которые «у себя на родине с раннего детства привыкли преодолевать даже широчайшие реки», как бата-вы времен ранней империи; и после того, как они закрепились на противоположном берегу Тигра, остальная часть армии переправилась следом за ними на плотах либо на надутых мехах, по местному способу. Если комитатенсы IV в. хотя бы отчасти напоминали ауксилиев ранней империи, почему же тогда персидский поход 363 г. окончился таким страшным разгромом? Убедив персов, что намерен вести свои войска по Тигру, Юлиан повел их по Евфрату в полном порядке, с конным заслоном впереди и на фланге, не прикрытом рекой. Его сопровождала речная флотилия более чем в тысячу судов, везущая провиант, и обоз с осадными машинами, что позволило Юлиану разгромить по пути несколько укрепленных городов. Несмотря на задержки, вызванные разливом реки, армия без потерь добралась до Ктесифонта. Основные силы персов все еще находились где-то у Тигра. И, однако, Юлиан принял

решение не осаждать Ктесифонта, как сделал некогда Кар, несмотря на то что при нем специально для этого были осадные орудия. Вместо этого он сжег корабли (буквально) и попытался пройти дальше на восток. Это решение было столь эксцентричным, что вскоре возникли легенды, его объясняющие. Конечно, лодкам и впрямь было бы трудно подниматься по Тигру против течения, но провиант, который они везли, был необходим, поскольку персы теперь переняли тактику выжженной земли — ту самую, которую использовали римляне в северной Месопотамии, чтобы оставить без фуража вторгшуюся туда персидскую конницу. Юлиану пришлось отступать вверх по Тигру, сражаясь с основными силами персов (которые как раз теперь подошли), пока он не погиб от пики какого-то араба из персидских нерегулярных войск. При отступлении римской пехоте удалось получить преимущество над персами, но римляне страдали от голода. Нельзя не обвинить Юлиана в стратегическом просчете и недостатке предусмотрительности. Вспоминал ли он поход против франков в 358 году, когда в его армии кончились сухари, а время года было слишком раннее, чтобы добыть провиант на месте? Особенностью персидского похода являются совершенно неудовлетворительные действия конницы. По пути к Ктесифонту Юлиану пришлось дважды наказать отряды конницы, которые бросились врассыпную при внезапном нападении противника, в первый раз — «децимацией», во второй — переведя весь отряд в пехоту, «ибо пехота ниже рангом, и служба там тяжелее». Вскоре после этого пехота пожаловалась на Tertiaci, которые отступили, когда пехота пробивалась сквозь строй персов. Их отправили в обоз, и еще четыре трибуна конницы были уволены за недостойное поведение. Это странно: судя по «Notitia» и прочим источникам, конница действительно считалась старшим родом войск. В 355 г. алеманны, напавшие на временный лагерь, были отброшены вылазкой Scutarii и окончательно отбиты, когда к ним присоединилась вторая схола и элитные Equites Comites и Promoti. В 370 г. засада разбойничьего отряда саксов могла бы привести к катастрофе, если бы не неожиданное вмешательство отряда катафрактов. С другой стороны, в 359 г. начальник конницы вместе со своим штабом (в котором находился и Аммиан) едва не попал в руки персов из-за того, что два уже упомянутых дунайских подразделения конницы оставили свое место в строю. «Трусы» пробрались сквозь армию персов незамеченными. В 357 г. Юлиан, с армией в 13 000 человек, встретился под Страсбургом с алеманнским войском в 35 000, но при этом его солдаты и военачальники были уверены в победе. Римская конница была сосредоточена на правом фланге, против нее стояла алеманнская конница, подкрепленная легкой пехотой, — тактика, которую Цезарь перенял от их предков-свебов. Когда армии сошлись, трибун катафрактов был ранен, и римская конница смешалась и потоптала собственную пехоту (после битвы Юлиан подверг отряд позорному наказанию, заставив их выйти на парад в женском платье). Затем алеманнская пехота совершила ряд атак, завершившийся атакой «бешеного отряда племенной знати, в котором были и короли». Этот отряд прорубился к Primani. Однако этот легион стоял твердо, выстроив «стенку», которую позднее рекомендовал Вегеций, и алеманны заколебались и отступили. При отступлении к Рейну они понесли серьезные потери. Под Страсбургом победила пехота. Алеманнов было больше, замечает Аммиан, однако римляне оказались дисциплинированнее. Позднеримская пехота была по-прежнему надежной, но более гибкой: она годилась и на то, чтобы очищать территорию от исаврийских разбойников, и на то, чтобы штурмовать вершины в Алеманнии, и на то, чтобы смести персидских лучников прежде, чем они успеют выстрелить. С другой стороны, знаменитая тяжелая конница (clibanarii), похоже, была неэффективной и дорогостоящей — в «Notitia» перечислены четыре крупные мастерские, которые ковали доспехи только для них. Клибанарии (название которых происходит от слова «clibanus», «печь» — неизвестно, оттого ли, что они были похожи на печку, или оттого, что в доспехе было так жарко) впервые были использованы в 312 г. в Италии против Константина; его армия просто расступилась, пропустила клибанариев в середину, потом окружила и забила дубинами. Весь отряд был уничтожен. Несколько источников утверждают, что о них особенно заботился Констанций II — Либаний ехидно сопоставляет его стремление превзойти персов с их собственной тяжелой конницей и провалившуюся атаку собственных тяжеловооруженных всадников. На самом деле доказательств того, что клибанарии могли эффективно действовать против дисциплинированного противника, не имеется; однако их появление на параде произвело большое впечатление на Аммиана и поэта Клавдиана. При отсутствии стремян и достаточно мощных лошадей клибанарии были жалкой пародией на будущих средневековых рыцарей. Адрианопольская битва считалась победой конницы над пехотой и революцией в военном деле. К несчастью, в повествовании Аммиана некоторые важные факты сопровождаются избытком красочных подробностей, так что трудно понять, что же там произошло на самом деле. Прежде всего Валент совершил ошибку, вступив в бой прежде, чем подошел его племянник Грациан с западной армией. Возможно, из-за неточных данных разведки военачальники недооценили размер войска готов. Говорят также, что Валент стремился превзойти племянника. Как и в Страсбурге, римское войско сделало длинный переход по жаре, и к тому времени, как впереди показались повозки готов, выстроенные кругом, солдаты были измучены голодом и жаждой. Произошла заминка. Готы возобновили переговоры — хотя бы затем, чтобы дождаться возвращения своей конницы (остготов и аланов), отправившейся добывать продовольствие. Тем временем римское войско надвигалось на них колонной, и правый фланг уже почти вступил в битву, когда левый был только на подходе. Переговоры были в разгаре, когда какой-то отряд римской конницы (по всей видимости, на правом фланге) вопреки приказу завязал стычку, окончившуюся поражением. Стычка переросла во всеобщую свалку, и тут подоспела готская конница. К сожалению, Аммиан не уточняет, куда именно пришелся первый удар, — он говорит только, что к тому времени левый фланг римлян успел добраться до повозок, и тут «прочая конница оставила его, превосходящие силы противника обрушились на него, точно валящаяся стена, и отшвырнули назад, так что пехота осталась беззащитной». Римскую пехоту взяли в клещи, окружили («они огляделись и увидели, что бежать некуда»), строй был прорван, и началась резня. Уцелевших преследовали до темноты. Две трети армии погибли. Аммиан добавляет, что таких потерь не бывало со времен Канн. И здесь тоже римскую конницу прогнали с поля битвы, после чего легионы были окружены и разгромлены. Похоже, основной причиной катастрофы при Адрианополе было решение атаковать полевое укрепление (каковым, собственно, и являлись выстроенные кругом повозки), не нейтрализовав мощную конницу противника. Это «решение» было навязано Валенту недисциплинированной и бестолковой конницей, стоявшей у него на правом фланге. А левый фланг, подтягивавшийся в спешке, был застигнут врасплох мощной атакой сбоку или даже сзади, и оставил пехоту, которая уже растянулась полукругом вдоль повозок и сражалась с защитниками укрепления, без прикрытия. От Либания нам известно, что после катастрофы было проведено расследование, и причиной катастрофы была признана трусость либо недостаток выучки. Похоже, это справедливо по отношению к римской коннице, по чьей вине и была проиграна та битва.

Упадок римской армии 378-476 гг. н.э.

Большая часть обученной пехоты погибла под Адрианополем, и возместить эту потерю было нечем. Новый император, Феодосии I (379—395), чьи потомки были номинальными правителями Восточной и Западной империи до середины V века, позволил готам поселиться в дунайских провинциях под началом своих собственных вождей. После смерти Феодосия готы двинулись дальше на запад — на империю, ослабленную гражданскими войнами, последовавшими за смертью сыновей Валентиниана, Грациана (375-383) и Валентиниана II (375-392). Некоторое время Стилихону, одному из военачальников Феодосия и опекуну его сына Гонория, ставшего новым императором Западной империи, удавалось сдерживать натиск готов, но Стилихон был дискредитирован падением рейнской границы в 406 г., когда восточные германцы, за которыми последовали алеманны и франки, наводнили Галлию и Испанию. В Италию хлынули вестготы; когда Гонорий отказался выполнить их требования, они разграбили Рим. Реальная власть находилась в руках главнокомандующих западной армии, в особенности Констанция (411— 421), Этия (430-454) и Рицимера (456-472), которые пытались удерживать Италию и разрозненные плацдармы в других местах, стравливал варваров друг с другом. Но последняя надежда на возрождение погибла в 429 г., когда вандалы переправились через Гибралтарский пролив и принялись разорять последние провинции Западной империи, оставшиеся нетронутыми. В 444 г.

Валентиниан III (425—455), внук Феодосия, признал экономическое и военное банкротство империи: «Ни новобранцам, ни ветеранам не хватает тех припасов, что с великими трудами поставляют измученные налогоплательщики, и, по всей видимости, из этого источника ни провиант, ни одежду добывать уже невозможно. Так что если солдаты не смогут кормиться торговлей, занятием недостойным и унизительным для человека, носящего оружие, вряд ли им удастся избежать опасностей голода или гибели от холода... [и однако] если мы потребуем возмещений этих расходов от землевладельца, в дополнение к тем расходам, что он несет теперь, подобное повышение налогов истощит его последние ресурсы».

В 455 г., когда Валентиниан был убит, вандалы обрушились на Рим и разграбили его снова. Восточная империя пережила кризис V в.: она была более устойчива экономически, и ее территория, за исключением европейской части, практически не подвергалась нашествиям. Время от времени на нее нападали с запада, но все это было ненадолго. А Западная империя истекала кровью. Она утратила территории, которые могли кормить регулярную армию, и ей все больше приходилось полагаться на «федератов». В последние годы там царит полная неразбериха. Незадолго до того, как новая, теперь уже варварская, армия Италии свергла последнего западного императора, Ромула «Августула»1 (475— 476), появляется последняя весть о пограничных войсках на Дунае. IX когорта Batavorum, гарнизон Пассау, отправила нескольких людей в Италию, чтобы получить не выданное до сих пор жалованье. Вольте о них никто ничего не слышал, пока их тела не приплыли по реке. Подразделение исчезло. «Пока римская империя еще стояла, во многих городах солдаты содержались за общественный счет, для защиты границы; но когда этот обычай исчез, военные отряды исчезли вместе с границей».

Снаряжение

Со времен Полибия до правления Септимия Севера можно проследить непрерывную эволюцию римского оружия и доспеха. Арка Септимия Севера в Риме — это самый поздний памятник, на котором встречается сегментированная лорика. Этот памятник отмечает конец очередной эпохи римской военной истории. Начиная с середины II в. оружие и доспехи, столь долго ассоциировавшиеся с легионером, начинают исчезать. Изогнутый скутум в течение II в. постепенно вытесняется, а к середине III в. исчезает совсем и заменяется овальным щитом ауксилиев. Одновременно с этим — и, вероятно, именно из-за этого — ножны меча перемещаются с правого бока на левый. На нескольких памятниках появляются круглые щиты. Иногда они принадлежат знаменосцам, как на надгробии Лепонция. Такой щит был для них традиционным. На настенных росписях из синагоги в Дура Европос в Сирии показаны шестиугольные щиты. Таких щитов больше нигде не встречается. Возможно, они были частью снаряжения катафракта. В Дура Европос найдены также пять овальных щитов длиной от 1,07 до 1,18 м. Найденный в Дура скутум (см. стр. 231) — наиболее поздний экземпляр такого типа и, возможно, использовался в церемониальных целях. У всех щитов, найденных в Дура, край укреплен сыромятной кожей, а не бронзой, как обычно. Кожа прошита, как на фаюмском щите.

Начиная с III в. доспехи используются все реже. Возможно, это связано с упадком дисциплины, которым сопровождалась анархия большей части этого века. Вегеций жалуется, что солдаты в его время сделались чересчур изнеженны, чтобы таскать на себе тяжелые доспехи. Возможно, то же самое относится и к III в. Доспехи, похоже, остались уделом тяжелой конницы, которая по-прежнему носила кольчуги и чешуйчатые панцири: такие панцири длиной по колено и с длинным рукавом можно видеть на настенной росписи в Дура. Некоторые из них имели капюшон и явно были принадлежностью катафракта. Подобные панцири с капюшоном можно видеть на иллюстрациях к списку «Энеиды» Вергилия V в. Катафракты в чешуйчатых панцирях изображены также на арке Константина в Риме — за исключением офицеров, это единственные воины, одетые в доспех, — и на арке Галерия в Салониках. Чешуйчатые доспехи или кольчуги длиной по колено должны были иметь разрезы спереди или по бокам, чтобы можно было сидеть на лошади. Панцири с разрезом впереди можно видеть среди доспехов на изображении начальника служб в «Notitia Dignitatum». Эти панцири с капюшоном, очень похожие на те, что носили норманнские рыцари, должно быть, весили 25—30 кг. Катафракта следует отличать от клибанария, «человека-печки», который был с головы до ног закован в сочетание пластинчатого и чешуйчатого доспеха.

Три чешуйчатые попоны, принадлежащие либо катафракту, либо клибанарию, найдены в башне XIX в. Дура. Они сшиты из двух половин, состоящих из бронзовых либо железных чешуек, соединенных проволокой и нашитых на полотняную подкладку. Эти две половины защищали бока коня и были пришиты к центральной кожаной полосе, идущей вдоль хребта коня. В середине оставлялось отверстие для седла. Подобные же панцири, должно быть, защищали шею и голову коня. На лошадях катафрактов, очень достоверно изображенных на колонне Траяна, имеются наглазники с отверстиями. Поскольку римские всадники использовали наглазники

во время спортивных соревнований, логично будет предположить, что такие же наглазники имелись у лошадей катафрактов и клибанариев. Образцов пехотных шлемов III в. у нас практически нет. Начиная со следующего века шлемы снова появляются в большом количестве, но при этом они совершенно иного типа и явно никак не связаны с более ранними типами. Наиболее поздний легионерский шлем, сохраняющий первоначальную форму, — это имперский италийский шлем разновидности Н по Робинсону. Он явно происходит от имперского галльского и италийского типа, не считая того, что назатыльник расширен, что делает его похожим на шлем всадника II в. Следующие пехотные шлемы появляются более чем сто лет спустя. Их можно назвать шлемами интерсизского типа, от Интерсизы в Венгрии, где найдено не менее четырех таких шлемов. Эти шлемы ничем не напоминают ранние легионерские шлемы. Они железные, очень грубой конструкции, состоят из двух половин, соединенных вдоль гребня. Назатыльник небольшой, изготовляется отдельно и обычно не приклепывается к шлему, а просто пришивается к подшлемнику. Нащечники, которые тоже прикрепляются к прокладке, закрывают уши и имеют полукруглый вырез, чтобы хозяин шлема мог нормально слышать. Возможно, такие шлемы принесли в армию наемники северо-восточного происхождения, пришедшие в империю из дунайских регионов. На многих памятниках изображены шлемы, которые на первый взгляд похожи на позднеклассические и эллинистические типы, загибающиеся на верхушке на манер фригийского колпака. Вегеций упоминает о паннонских кожаных колпаках, которые носили солдаты. Видимо, именно они и изображены на таких сценах, как переход через Красное море из катакомб на Виа Латина и в церкви Санта-Мария-Маджоре в Риме. Найдено также несколько весьма изысканных шлемов интерсизского типа. Нащечники у них полностью закрывают уши. Эти шлемы явно принадлежали всадникам. Они хорошо демонстрируют то, как поменялись статусы легионов и конницы. Вероятнее всего, такой тип шлема первоначально был введен в коннице, и только позднее, в более примитивной форме, был перенят пехотой. Эти шлемы имеют практически ту же конструкцию, что и шлемы пехотинцев: они сделаны из двух половин, скрепленных вдоль гребня, назатыльник прикреплен к шлему ремнями с пряжками — пряжка всегда находится на назатыльнике. К началу V в. такие шлемы начали делать из четырех сегментов, прикрепленных к каркасу. Позднее из этого шлема развился Spangenhelm раннего средневековья. И пехотный, и конный шлем обычно имеют щель наверху, вдоль места соединения частей, в которую вставлялся гребень. В конце II — начале III вв. гладиус постепенно уступил место спате. Согласно Вегецию, к эпохе Диоклетиана, в конце III в., все легионеры были вооружены спатой. В Бонне имеется отличный образец спаты IV в., найденный в Колони, с клинком длиной в 70,5 см. Это практически стандартная длина, хотя существует экземпляр из Карнунта с клинком длиной в 85 см. Ножны этого меча не римского типа, они основаны на традиционном германском типе, с кельтской петлей вместо обычных римских колечек, на которых меч подвешивался к перевязи. Кинжал, исчезнувший в начале II в., появляется снова, в значительно более грубой форме, как часть вооружения ауксилиев. В течение III в. cingulum (солдатский пояс), бывший некогда символом солдата, тоже постепенно исчезает, заменяясь кожаным поясом, который часто носили не на талии, а на бедрах. Меч теперь висел на перевязи примерно в 5 см шириной. В IV в., под влиянием хлынувших в армию варварских наемников, такой пояс и перевязь тоже исчезают, заменяясь германским поясом. Пехота времен Вегеция по-прежнему была вооружена метательным оружием, но уже не пилумом, a spiculum, verutum и plumbata, которые, вероятно, вели свое происхождение от пилума. У спикулума был трехгранный железный наконечник длиной в 9 римских дюймов (22 см) и деревянное древко длиной в 5,5 фута (около 1,6 м). Вероятно, это то самое оружие, которое изображено на нескольких надгробиях III в. В целом оно соответствует описанию Вегеция, но между коротким железным наконечником и древком у него имеется овальное утяжеление, вероятно, свинцовое. Верутум, который первоначально назывался vericulum, имел наконечник в 12 см длиной и деревянное древко немногим длиннее метра. К сожалению, Вегеций не дает описания третьего вида оружия, плюмбаты. Однако он рассказывает о том, что во времена Диоклетиана и Максимиана два иллирийских легиона получили прозвище Martiobarbuli (от латинского «barbula» — «бородка, зазубрина») за свое искусство в обращении с этим оружием. Эти два названия заставляют предположить, что это было зазубренное оружие, утяжеленное свинцом, и потому, вероятно, правомерно будет отождествить плюмбату с коротким зазубренным дротиком со свинцовым утяжелением, который находили во многих поселениях III и IV вв. Образец из Роксетера состоит из зазубренного железного наконечника, свинцового утяжеления и обломка деревянного древка толщиной примерно в 1 см. Нейтронные радиографы показывают, что трубка была раздвоенной. Найдены также образцы с хвостовиком с шипами. Покойный Рассел Робинсон изготовил реконструкции таких дротиков, и эксперименты показали, что лучше всего это оружие действует при наличии оперенного древка длиной в 94 см. Возможно, Вегециево описание верутума и спикулума, которые использовались в его время, действительно точное, но, сожалея об исчезновении пилума, он говорит, что пилум имел наконечник в 27—29 см длиной. Так что речь явно идет не о пилуме времен ранней империи.

В военной истории Греции, а также и Рима (по крайней мере в решающем III в. до н.э.) боевые действия на море сыграли весьма значительную роль. Афины никогда бы не создали свою морскую империю, не имея флота. В «Одиссее» Гомер почти наверняка описывает корабли, распространенные в его время, в VIII в. до н.э. В поэме представлены два типа: легкие и быстроходные двадцативесельные суда и более мощные военные корабли на пятьдесят весел, так называемые пентеконторы (pentekontoros). Вне всякого сомнения, это были корабли типа галер, а вовсе не лодки типа каноэ, поскольку в поэме то и дело упоминаются уключины с кожаными петлями для весел. Были там и скамьи для гребцов. Одиссей строит свой корабль из сосновой древесины, а весла делает из отполированной ели. В море такое судно можно было поставить на якорь при помощи веревки с привязанным тяжелым камнем. Каменные якоря, которые в большинстве случаев представляли собою просто обтесанный камень с отверстием для закрепления каната, существовали начинал с бронзового века. Образчик такого рода, найденный на Кипре, имеет одно большое отверстие для троса и два поменьше: в них вставлялись заостренные колышки. Эти колышки втыкались в дно и надежно удерживали корабль на месте. Куда более эффективный «адмиралтейский якорь» вошел в употребление около 600 г. до н.э., но более раннюю разновидность не вытеснил: каменные якоря продолжали использовать вплоть до эпохи эллинизма. Ночью корабли по возможности втаскивали на берег кормой вперед и подпирали камнями или бревнами. Корабли у Гомера снабжены мачтами и прямыми парусами, которые можно было использовать только при попутном ветре. Еловая мачта вставлялась в гнездо, укрепленное на продольном днищевом наборе. Перед боем и мачту и парус всегда убирали. Пока корабль не спускали на воду, мачту и такелаж снимали и хранили на берегу. Гомеровские корабли управлялись при помощи одного-двух кормовых весел, а на носу крепился таран (бивень). Корабли в «Одиссее» чаще всего описаны как «черные», но, с другой стороны, поэт иногда иногда называет их «багряными» или «синими». Киль корабля смолился: отсюда, очевидно, и возникает эпитет «черный», в то время как прочие цвета, возможно, характеризовали те части корабля, что возвышались над водой. Не следует забывать, что древние греки чаще видели корабли вытащенными на берег, нежели непосредственно на море, так что корабельный корпус ниже ватерлинии был им более знаком, чем нам. На покрытых росписью вазах VIII в. до н.э. нередко встречаются изображения кораблей, правда, до крайности стилизованные. Почерпнуть из них можно не так уж и много, однако на всех рисунках наличествует корма, изогнутая, точно хвост скорпиона, таран и на носу — огромный рог в форме буквы S. В описаниях Гомера суда Ахилла снабжены этими вертикально поставленными рядами. Те же характеристики отличают подставку для дров в форме корабля (обнаружена при раскопке могилы воина в Аргосе, датируемой VIII в.). Благодаря этой подставке проясняется одна небольшая подробность: рог на носу был единым, а не двойным, как полагали прежде. Корабли, изображенные на керамических изделиях с геометрическим узором, — безусловно, гребные, причем гребцы сидят лицом к корме. В росписи нередко присутствуют и уключины. Интерпретация изображений кораблей на сосудах представляется весьма затруднительной. Скорее всего художники пытались изобразить оба борта корабля одновременно. В довершение путаницы показаны якобы два весельных яруса. Воспринимать подобный рисунок, очевидно, следует так: вдоль каждого борта — по одном)' горизонтальному ряду весел. Иначе говоря, живописец изображает унирему а вовсе не бирему. Ситуация усложняется еще и тем, что бирема скорее всего появилась в конце VIII в. Такое судно с двумя горизонтальными рядами весел, по всей вероятности, является изобретением финикийцев, позже взятым на вооружение греками. Усовершенствование заключалось в следующем: корабль снабжался вторым рядом весел, размещаемым чуть выше первого яруса. В силу недостатка данных невозможно охарактеризовать устройство биремы в подробностях. Возможно, принцип действия был таким же, как и у более поздней триремы, но только при двух рядах весел. Самый крупный греческий корабль того периода был оснащен только пятьюдесятью веслами, так что, возможно, создатели биремы ставили целью создать судно не столь длинное, зато более маневренное. После гибели микенской цивилизации владычество над Средиземным морем переходит к финикийцам; позже именно их корабли станут оплотом персидского флота. Финикийцы всегда оставались главным врагом греков на море; вдоль всего средиземноморского побережья колонии постоянно воевали друг с другом из-за торговых интересов. Мир между этими двумя народами воцарился лишь после того, как оба подпали под власть Рима. После первого вторжения персов в Грецию в 490 г. до н.э. Афины ввязались в войну на море с островом Эгина, причем себе во вред. Оскорбленная гордость заставила Афины употребить все ресурсы и средства на постройку современного флота. Когда персы снова вторглись на территорию Греции в 480 г., Афины — пусть в сравнении с финикийскими мореходами им недоставало умения и опыта — смогли спустить на воду флот, состоящий из двухсот суперсовременных трирем: больше, чем все греческие государства, вместе взятые. Без афинского флота военно-морским силам Персии невозможно было бы противостоять, а если бы Персия получила контроль над морем, ничто не помешало бы персам захватить Пелопоннес.

После разгрома персов Афины объединили государства Эгейского моря, создав так называемый Делосский морской союз. Каждый из членов союза поставлял корабли или чаще деньги для продолжения войны с Персией. В результате на средства союзников Афины создали огромный флот. К 420 г. численность его достигла 350 кораблей. Для постройки и содержания этого флота требовалось немалое количество древесины; это, по всей вероятности, и повлекло за собою вырубку лесов в центральной части Греции. Эрозия почвы, проклятие нынешних греческих земледельцев, давала о себе знать уже во времена Платона. Афинское владычество над морем просуществовало семьдесят пять лет, так что афинские мореходы славой сравнялись с финикийцами. В 415 г., будучи принуждены снять осаду Сиракуз, Афины поневоле расстались с половиной флота. Спустя десять лет последовал окончательный, позорный разгром при Эгоспотамах. Причиной поражения явилось отнюдь не отсутствие воинского мастерства, но обычное легкомыслие. Когда же Афины пали, спартанцы конфисковали все афинские триремы, за исключением двенадцати.

Трирема

В какой-то момент в ходе VI в. к биреме добавили третий горизонтальный ряд весел — и получилась знаменитая трирема. К концу века трирема становится общепринятым боевым кораблем Средиземноморья. Касательно триремы по многим вопросам мнения расходятся, но в определенных аспектах ясность достигнута. Трирема оснащалась тремя ярусами весел, по одному гребцу на весло. Благодаря одним только изображениям становится вполне очевидно, что весла располагались в три ряда, а случайное замечание у Фукидида — «решено было, что каждый мореход при своем весле, весельном ремне и подушке...» — доказывает, что на каждое весло и впрямь приходилось по гребцу. Из афинских корабельных архивов мы узнаем, что весла эти в длину достигали 4—4,5 м. При раскопках в афинской гавани Пирей были обнаружены корабельные сараи, благодаря которым можно сделать вывод о максимальных размерах кораблей: 37 м в длину и 3 м шириной в подводной части, причем на уровне планшира ширина увеличивается до 6 м. Согласно афинским архивам на нижнем ярусе триремы располагалось по 27 гребцов-таламитов (thalamites) с каждой стороны. Эти гребцы работали веслами, пропущенными сквозь специальные отверстия — так называемые порты. Отверстия эти, хотя и находились сравнительно близко к воде, располагались, судя по всему, достаточно высоко над ватерлинией, чтобы небольшие гребные суда проскальзывали под веслами. Именно эту тактику использовали сиракузцы в ходе осады города, поражая афинских гребцов прямо на скамьях. Второй ярус, зигиты (zygites), тоже насчитывал 27 человек. Гребцы верхнего ряда, траниты (thranites), работали веслами, закрепленными на выступе, идущем вдоль бортов корабля, позволяющем увеличить длину весла. Вдоль каждого борта размещалось по 31 траниту. Как и в предшествующие эпохи, корабли управлялись широкими, укрепленными на корме веслами. Каждое судно снабжалось двумя якорями, побортно закрепленными на крамболах, а также двумя сходнями (их часто изображали на корме кораблей). Экипаж триремы состоял из 200 человек, из них — 170 гребцов (это были представители беднейших слоев населения, но не рабы). В битве при Сала-мине на каждом корабле находилось по 10 человек абордажной команды и по 4 лучника. В экипаж входил также флейтист, задающий ритм гребцам, и 15 палубных матросов. Управлял триремой триерарх (trierachos), назначаемый командующим флотом. На недалеких расстояниях и при благоприятных условиях трирема развивала скорость до 12 км/ч. Существуют многочисленные примеры того, что при плавании на больших расстояниях триремы делали не меньше 8 км/ч. В таких случаях, надо полагать, все три яруса гребли по очереди. Эней Тактик, автор IV в., рекомендовал корабли в качестве быстрейшего способа переброски войск. Реконструированная в 1980 г. трирема «Олимпиада», несмотря на небольшой просчет в проектировании, развивала скорость почти в 13 км/ч на двухкилометровой дистанции при проектной скорости 18 км/ч. Основное вооружение триремы составлял окованный бронзой таран (бивень), но при его использовании требовалось особое мастерство. В ходе Пелопоннесской войны коринфяне, как позже римляне, нашли способ посостязаться с превосходящим морским искусством афинян. Они оковали металлом носы своих кораблей и стали пробивать ими более легкие афинские суда, подменяя умение грубой силой. Греческие корабли, участвовавшие в сражении при Саламине, были практически беззащитны. Палубы настилались лишь отчасти, и, если верить изображениям, скамьи для гребцов, по крайней мере на верхнем ярусе, были полностью открыты, защищал их только верхний настил. Поручнями палубу не оснащали: это, должно быть, упрощало погрузку и посадку. К концу V века гребцы, вероятно, были защищены лучше, так как легким судам сиракузцев приходилось проскальзывать под веслами, чтобы атаковать афинских гребцов сквозь весельные порты.