Грех да беда на кого не живет
Шрифт:
Карп. Да дайте ему, сударь, целковый, вот и будет с него.
Бабаев (отдает деньги). Вот извольте… Мне, право, совестно.
Шишгалев (кладет в карман). Ничего-с. Чувствительнейше вас благодарю, желаю вам всякого благополучия. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Бабаев и Карп.
Бабаев. Как ты груб, Карп!
Карп. Да если с ними, сударь, нежности-то разводить, так они и повадятся таскаться сюда да на судьбу свою плакаться. На них никаких денег не напасешься. Народ
Бабаев. Однако что же я буду делать! Погулять бы пошел, да еще жарко. Карп, что делать?
Карп. Вот что: сосните, сударь! С дороги-то хорошо.
Бабаев. А ночью-то что делать?
Карп. Да и ночью то же. От тоски-то, говорят, спится.
Бабаев. Эка глупость, книг мы не взяли! Хоть бы легонькая интрижка какая-нибудь на эти четыре дня-то. (Уходит в боковую дверь.)
Карп. Ишь ты, что выдумал! Интрижка! Повадился больно! Все у него интрижки на уме! Балованный был сынок у маменьки! И воспитывался-то все с барышнями да в девичьей, вот его теперь и тянет. Живу я теперича с ним в Петербурге, каких только я делов навиделся! Грех один! Уснул, что ли, он там? И я б отдохнул. (Хочет ложиться, дверь отворяется.) Кого это еще?..
Входит Жмигулина.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Карп и Жмигулина.
Карп. Вам чего?
Жмигулина. Валентина Павлыча.
Карп. На что он вам?
Жмигулина. Коль скоро я его желаю видеть, это означает, что он мне нужен.
Карп. Вы на бедность, что ли?
Жмигулина. Какое невежество! Разве ты не знаешь, что жмигулинские барышни завсегда при ихней мамаше у них в доме были приняты. Мы даже оченно близко знакомы с Валентином Павлычем.
Карп. Вы-то близко? Сумнительно мне это.
Жмигулина. Ты, может быть, принимаешь мои слова в каком-нибудь глупом смысле, который я совсем не понимаю. (Садится.) Твоя такая обязанность, что ты сейчас должен пойти и доложить обо мне.
Карп. Вот что я вам скажу: он теперича почивает.
Жмигулина. Невозможно этому быть, потому что я сейчас его видела в окно.
Карп. Ну, уж, видно, нечего с вами делать. Доложу пойду. (Уходит.)
Жмигулина. По нынешнему времени от этих новых перемен очень много люди стали портиться. Он должен прежде узнать, какого я звания, так со мной и обращаться. И опять же не его дело, - на бедность я пришла просить или нет! Конечно, из нашего звания многие этим занимаются, но не все же. Может быть, и Валентин Павлыч стал довольно горд в Петербурге и не захочет меня видеть! А мне ужасть как хочется доказать в здешнем городе, какое мы знакомство имеем. Кажется, он прежде нами не гнушался, особенно сестрой Таней.
Входит Бабаев.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Бабаев и Жмигулина.
Бабаев. С кем имею удовольствие говорить?
Жмигулина. Я никак не могла ожидать, Валентин Павлыч, что вы так скоро забудете своих старых знакомых.
Бабаев. Садитесь, сделайте одолжение.
Садятся.
Я, право, что-то не припомню.
Жмигулина. Конечно, в нынешнем свете чувствы не в моде, нынче все больше политика, но мы, как люди не столичные, очень
Бабаев. Я с вами согласен, - благодеяний никогда забывать не следует.
Жмигулина. Мы вашей мамаше столь много обязаны, что этого и выразить нельзя словами. Сколько они сделали для семейства Жмигулиных!
Бабаев. Жмигулиных?
Жмигулина. Особенно для нас с сестрой Таней.
Бабаев (припоминая). Таней… Татьяна Даниловна?
Жмигулина. Теперь вспомнили?
Бабаев. Так вы ее сестрица?
Жмигулина. Лукерья Даниловна Жмигулина.
Бабаев. Извините, сделайте одолжение!
Жмигулина. Я нисколько не могу быть в претензии на вас, что вы больше помните сестру, чем меня. Она такая красавица, что ее даже невозможно забыть.
Бабаев. Да, да! Удивительной красоты девушка! Мы были с нею большими приятелями.
Жмигулина. Мне это очень хорошо известно. Кому же и знать, как не мне! Я старшая сестра, должна наблюдать за младшей.
Бабаев. Да, да, конечно. Скажите, пожалуйста, где она теперь? Что поделывает?
Жмигулина. Она здесь в городе, замужем.
Бабаев. Замужем? Хорошо живет?
Жмигулина. Какая жизнь, помилуйте! В бедности, между такого народа, который без понятия. Это не то, что, бывало, у вашей мамаши в Заветном! Просто был рай земной! Ваша мамаша были самая добрейшая дама и любили, чтоб у них было всем весело. Барышень всегда было в доме много, а также и кавалеров; с утра до ночи разные игры были. Даже горничных, бывало, заставляли с нами в горелки и в другие игры играть, а сами смотрят на нас да радуются.
Бабаев. Ну да как же, как же! Ведь это так недавно было: года три, не больше, как я уехал в Петербург.
Жмигулина. Я очень хорошо помню: с пестрой недели третий год пошел, как вы уехали. Ваша мамаша, бывало, даже не любили, когда кто задумается или книжку читает. Что, говорят, ты тоску-то нагоняешь! Ну и бесились все до упаду. А промежду этим весельем, у кого замечательный глаз, мог многое кой-что заметить.
Бабаев. Очень естественно. Мужчины, девушки, молодые дамы постоянно вместе, - нельзя же, чтоб обошлось без любви.
Жмигулина. Особенно вы отличались по этой части. А последнее время все с Таней да с Таней, так и не отходили от нее. Так вас голубками и звали.
Бабаев. Сердце не камень, Лукерья Даниловна! А сами-то вы! Помните землемера?
Жмигулина. Об нем и вспоминать не стоит: он впоследствии даже очень низким оказался против меня. Впрочем, судьба его наказала за все невежества относительно благородной девицы; он сам теперь находится под судом за буйственные в нетрезвом виде поступки.
Бабаев. Скажите мне, сделайте одолжение, каким образом ваша сестрица вышла замуж?
Жмигулина. Прошлым летом, когда ваша мамаша скончалась, у нас решительно не осталось никаких благодетелей. Папенька наш при своей старости был человек в городе незначительный, робкий, оттого что мало чинов произошел. Папенька наш был канцелярист и получал жалованья тридцать рублей в год. На эти деньги как мы могли жить? Мы все-таки видели свет. Прежде мы почти не жили дома, да и ваша мамаша нам во всем помогали. Тут вдруг все прекратилось, а вскоре и папенька умер. В это время посватался за Таню… я просто даже стыжусь вам сказать.