Грехи и святость. Как любили монахи и священники
Шрифт:
В сентябре семья Долгоруких оказалась уже в Березове – глухом сибирском углу, недалеко от современного Сургута. Потянулись долгие, беспросветные годы ссылки. Вот что писали современники о Долгоруких: «Уже все эти несчастные отправились, никто не пожалел о них, потому что когда они были в счастии, они не старались приобрести себе друзей». Это была как бы эпитафия на братской могиле Долгоруких: оставаясь еще живыми, они уже умерли в сознании людей.
Наталья Борисовна, верная своим идеалам, испила сполна горькую чашу страдания. Остановимся напоследок на том, что произошло с семьей Долгоруких в 30-е годы XVIII века, о чем Наталья Борисовна практически не пишет в своих мемуарах. Ссылка в Березов была тяжким испытанием
Российская жизнь без доносов немыслима, и вскоре в Тобольск – сибирскую столицу, а потом и в Петербург полетели доносы на Долгоруких. Поначалу власти ограничивались предупреждениями, а затем – это было уже в 1738 году – в ответ на донос таможенного подьячего Тишина прислали фискала, который пожил некоторое время в Березове и даже подружился с Иваном Долгоруким. Вскоре после его возвращения в Тобольск, в результате его доклада в Березов был прислан указ отделить Ивана Долгорукого как главу семейства (Алексей Григорьевич умер в 1734 году) от прочих Долгоруких и заточить в земляную тюрьму. В августе того же года Иван, двое его братьев – Николай и Александр, а также шестьдесят жителей Березова, имевших общение со ссыльными, были арестованы и вывезены под караулом в Тобольск. Начался сыск.
Долгоруких ждала дыба. Показания, данные Иваном под пыткой, были столь серьезны, что по указу правительства его доставили в Шлиссельбург, куда в начале 1739 года стали свозить оговоренных им родственников – участников знаменитых событий начала 1730 года. Дело в том, что Иван сознался в подделке завещания Петра II, по которому власть должна была перейти его сестре Екатерине. Он подтвердил, что это завещание – дело рук семьи Долгоруких.
Не осуждая Ивана Долгорукого, испытавшего ужасы застенка, увы, нельзя не сказать, что его показания привели к оговору, арестам, пыткам и казням большого количества людей. Летом 1739 года тобольская следственная комиссия завершила работу. Тридцать первого октября в Петербурге Генеральное собрание из высших сановников государства, рассмотрев в течение одного дня дело, которое велось целый год, приговорило Ивана Долгорукого к… колесованию!
Восьмого ноября 1739 года под Новгородом при большом стечении народа состоялась эта страшная казнь. Ивана «помиловали» – колесование заменили четвертованием.
Его младших братьев, Николая и Александра, отвезли в Тобольск, где им вырезали языки и наказали кнутом. Правда, Бирон, ставший регентом после смерти Анны осенью 1740 года, распорядился отменить казнь молодых людей, но сибирское начальство сообщило, что указ о помиловании опоздал, преступники уже наказаны и сосланы соответственно в Охотск и на Камчатку. Еще один их брат, юный Алексей, был приписан матросом в экспедицию Беринга. Суровая судьба ждала и сестер Ивана: бывшая «государыня-невеста» Екатерина была насильно пострижена в Томске, ее сестры, Елена и Анна, соответственно
Лишь в начале 1740 года Наталья Борисовна Долгорукая, оставленная на время следствия в Березове, узнала наконец о страшной судьбе своего мужа и его родственников. Ей позволили вернуться в Москву, куда она и отправилась вместе с детьми, родившимися в Березове: старшему, Михаилу, было восемь лет, а младшему, Дмитрию, полтора года. В день смерти Анны Иоанновны, 17 октября 1740 года, она въехала в Москву, где ее крайне неприветливо встретили Шереметевы и особенно брат, знаменитый богач Петр Борисович, унаследовавший практически все состояние отца.
Княгиня Долгорукая с огромными трудами поставила на ноги старшего сына Михаила. А в 1758 году постриглась в одном из киевских монастырей. Свое обручальное кольцо она, по преданию, бросила после пострига в Днепр… В монастыре, известная как старица Нектария, она жила вместе с младшим, психически больным сыном Дмитрием, который в 1769 году умер на руках матери. Там она и написала «Своеручные записки», и там же, 3 июля 1771 года, пятидесятисемилетняя Наталья Борисовна Долгорукая закончила наконец свой тяжкий земной путь.
«Своеручные записки» она написала по просьбе своего старшего сына Михаила Ивановича. Не будь этой его просьбы, не знали бы мы ее историю, не было бы этого необыкновенного документа о ее судьбе и о той далекой эпохе.
По вечерам монахиня Нектария, окуная в чернила гусиное перо, писала свои «записки», словно исповедовалась: это был способ оставить свое материнское благословление единственному теперь сыну, Мише. Ее сочинение – потрясающая история любви и самоотверженности, нежности и силы.
А что до кольца, которое выбросила монахиня Нектария в воды Днепра, то это почти легенда. Говорят, что однажды ранним утром на берегу реки местные рыбаки увидели женщину, которая была одета в черные монашьи одежды. Она взошла на речной откос и с размаху бросила в темные воды перстень, тот самый, которым обвенчалась она с любимым Иваном. Нектария хотела навсегда разорвать последнюю нить, связывающую ее с мирской жизнью, с прошлым…
Блаженная вдова
Есть в православной церкви праздник – день памяти святой блаженной Ксении Петербургской, которую почитают как покровительницу Санкт-Петербурга. Ксения не была монахиней, но она канонизирована православной церковью как святая.
Ксения Григорьевна до двадцати шести лет была замужем за полковником Андреем Федоровичем Петровым, служившим при царском дворе певчим. По тем временам должность эта считалась почетной и набирали в царский хор людей красивых и талантливых. Повседневная жизнь молодой пары ничем не отличалась от жизни других зажиточных семейств. Ксения сама хорошо пела и музицировала, образцово вела дом и хозяйство. Ничто не сулило беды молодой семье. Но, как сказано в одном из псалмов: «Мои пути – не ваши пути, а Мои мысли – не ваши мысли».
Любимый муж Ксении умер внезапно, без покаяния и причастия. Эта кончина так потрясла молодую женщину, что ее восприятие мира совершенно переменилось.
Она ушла из дому, сказав, что нет более ее в этом Мире и что в ее теле продолжает жить душа любимого ею человека. Словно забыв от горя свое имя, Ксения называла себя именем покойного мужа и даже оделась в его одежды. Она не роптала, не гневила Бога проклятьями, а лишь всеми силами старалась хоть как-то ощутить любимого мужа, удержать хотя бы память о нем.