Грехи империи
Шрифт:
От Олема тоже исходил запах, но не такой резкий. Он пах как плодородная свежевспаханная почва. Тоже одарённый. Нужно будет выяснить, каков его дар.
– Эй, – произнёс кто-то, – ты так и будешь загораживать мой прилавок или что-нибудь купишь?
Стайк обернулся и увидел за прилавком уставившегося на него краснолицего длиннобородого мужчину в фартуке. Перед ним были разложены травы, коренья, грибы и трюфели. Вывеска гласила «Аптекарь Опенхейм».
– Селина, – рассеяно позвал Стайк, оборачиваясь через плечо.
Девочка через два прилавка от него расхаживала
Продавец фруктов тоже не спускал с неё глаз и пытался прогнать взмахом руки, явно опасаясь, как бы она чего не украла. В ответ Селина подошла к яблокам, показала язык и стянула тряпичную куклу у соседнего торговца. Похоже, продавец фруктов так удивился перемене её курса, что даже не успел открыть рот, как девочка исчезла в толпе.
– Эй, верзила! Ты меня слышишь?
Стайк перевёл взгляд на прилавок аптекаря и, рассмотрев коренья, показал на один:
– Это роговик?
– Да. – Как только аптекарь заметил шрамы на лице Стайка и явную хромоту, его тон сменился с раздражённого на угодливый. – Лучшее средство от любой боли.
– Свежий?
– Ну конечно свежий! – возмутился продавец.
Как и Селина, Стайк привёл себя в порядок. Сбрил бороду, подстригся, искупался и побывал на массаже. Новая одежда туго обтягивала его фигуру – самый большой размер готового платья, какой нашёлся у портного. Ещё три комплекта он заказал сшить по его меркам к концу недели. Он чувствовал себя новым человеком и в то же время уязвимым, словно голая дворняга, на которую в любой момент может броситься городская полиция и загнать обратно в трудовой лагерь.
Он достал из кармана пачку кран, которые дал Тампо. Короткий торг – и аптекарь вручил ему весь корень.
– Маленький кусочек нужно заварить в чае... – начал аптекарь.
Стайк откусил кусок величиной с большой палец и принялся жевать. Роговик был кислым как дюжина лимонов. Щеки свело судорогой, а правая сторона челюсти полностью онемела. Тело понемногу начало приятно покалывать, а нога почти сразу послушалась, когда он приказал ей двигаться. Аптекарь смотрел на него с ужасом.
– Ага, – сказал Стайк. – И правда свежий.
Селину он нашёл возле соседнего прилавка, где она рассматривала новые платья, разложенные перед швеёй. Заметив у неё в кармане украденную куклу, Стайк схватил девочку под руку и оттащил от прилавка.
– Можешь воровать, – тихо сказал он, – но если тебя поймают, то отправят обратно в трудовой лагерь. И я не буду просить Тампо забрать тебя.
Селина вздёрнула подбородок.
– Меня не поймают. Мой папа был лучшим вором в Лэндфолле.
– И что с ним стало?
Селина бросила на него угрюмый взгляд.
– Его засосало в болота в трудовом лагере.
– Вот именно. Не забывай.
Стайк нахлобучил на неё свою шляпу, а потом подхватил за шкирку здоровой рукой и
– Ты помнишь город? – спросил он.
– Да, – буднично ответила Селина. – Папа пробыл в лагере всего полгода до того, как утонул. Мы ходили по всем районам, так что я знаю их очень хорошо.
– Прекрасно. Я здесь давненько не бывал. Город кажется другим... как старое седло, которое когда-то продал, а теперь выкупил обратно. Рынок... – Он обвёл вокруг рукой. – ...тот же самый.
Он показал на восточную наклонную часть плато.
– Этой дороги не было, и той. Главная дорога к литейным стала шире. Всё теперь... какое-то не такое.
– Папа говорил, что это прогресс. Леди-канцлер сносит старые здания и строит новые, сразу целыми кварталами.
– Не произноси это слово.
– Какое слово?
– Прогресс. Можешь говорить «дерьмо», «проклятие», «бездна», если хочешь, но «прогресс» для меня ругательство. Такое дурацкое слово. – Стайк покачал головой, отчего Селина сразу схватилась покрепче. – Линдет старается перестроить город в своём воображении, но это всё поверхность – фасад. А построила ли она новые дома в Гринфаэр-Депс?
– Нет, – ответила Селина.
– Я так и думал.
Стайк представил карту города, которую держал в голове. Лэндфолл вырос из форта, возведённого на растрескавшемся Лэндфоллском плато – продолговатом скальном выступе, возвышавшемся на двести футов над низменным восточным побережьем Фатрасты. В правление кезанцев город выполз с плато на равнины от Руки Нови на юге до трудовых лагерей в болотах на севере. «Фасад», по определению Стайка, включал бухту, доки, промышленный центр, а также дома буржуа и правительственные здания на вершине плато. «Задворки» состояли из нескольких миль трущоб, протянувшихся на запад, в том числе старый дайнизский карьер, известный как Гринфаэр-Депс.
О Гринфаэр-Депс никто не заботился во время войны, равно как и сейчас. Кое-что никогда не меняется.
Стайк заметил небольшое здание на углу рынка. Из нескольких труб на крыше поднимался дым, а вывеска гласила: «Великолепные клинки Флеса и Флес».
– Помнишь, что ты делала в лагере? – спросил Стайк у Селины.
– Смотрела в оба?
– Ага. Это же ты должна делать и сейчас, разве что теперь будет сложнее. Мы больше не в лагере, и здесь не все враги.
– Разве от этого не стало легче?
– Ты так думаешь, но ты же не знаешь, кто друг, а кто враг. Любой встречный может оказаться как другом, так и врагом, и ты сама должна разобраться.
– Папа всегда говорил, что доверять нельзя никому.
– Некоторым иногда можно. Иначе зачем жить?
– А как я узнаю, кто мне друг?
Они подошли ближе к торговцу оружием. Стайк спустил девочку с плеча и поставил на землю.
– Пока что я буду тебе говорить. Но это большой мир. Я не смогу всё время предупреждать. Тебе придётся полагаться на свои инстинкты.