Греховные радости
Шрифт:
— Была бы рада. И это прекрасное имение и дом — это все ваше?
— О да. Да. Все мое.
— А ваш отец?..
— Он умер, — коротко ответил Александр. — Два года назад. А ваш?
Она рассказала ему все: как она изо всех сил старалась заслужить от отца хоть какую-нибудь похвалу; как тот постоянно следил только за Малышом и восторгался им; как в детстве, когда она была еще маленькой, он иногда сажал ее к себе на колено и говорил: «Ну что ж, неплохо, для девочки неплохо»; как она боялась ездить с отцом верхом, как он не обращал никакого внимания на ее успехи в учебе, с каким презрением относится к ее нынешней работе.
Александр слушал внимательно,
— Почему вы смеетесь?
— Потому что это все чепуха. Потому что никаких настоящих проблем и трудностей у вас никогда не было. Настоящих — нет.
— Я понимаю, что, в общем-то, все это были не трудности. Но для меня они имели значение. Огромнейшее. В конце концов, все в жизни относительно.
— Разумеется. Но, видите ли, мне довелось пережить действительно очень тяжелые времена. А то, о чем рассказываете вы, мне лично кажется просто раем.
— В таком случае, лорд Кейтерхэм, расскажите мне о ваших тяжелых временах.
— Ну, — произнес он, сразу становясь сухим и холодным, — это не очень приятная история. Когда мне было семь лет, меня отправили в школу. Там меня часто били. Травили, запугивали, изводили. Я очень редко видел мать. Никто меня не любил, не ласкал, не гладил по голове, не расправлял ночью одеяло на моей постели. За исключением няньки, конечно. И это еще самая счастливая часть моей истории.
Вирджинию охватила волна нежности и сочувствия. Она накрыла руку Александра своей:
— Очень грустная история.
— Да, так и было. Невесело. — Он вдруг как-то очень располагающе, трогательно-грустно улыбнулся ей. Вирджиния почувствовала, как сжимается у нее сердце.
— И никто, никогда и ничем не помог вам восполнить те годы?
— Да нет. Пока нет. Но я надеюсь встретить кого-нибудь, кто это сделает. Когда-нибудь.
— Обязательно встретите, я уверена, — ответила Вирджиния.
Александр пробыл в Нью-Йорке три недели и на протяжении этого времени встречался с Вирджинией почти ежедневно. Она показывала ему город, перезнакомила его со своими друзьями, а однажды пригласила его домой, на 80-ю Восточную, на ужин, во время которого Фред III хотя и поворчал немного, но все же проникся к Александру некоторой симпатией и предложил ему провести последний его нью-йоркский уик-энд в их загородном доме в Ист-Хамптоне. Александр с удовольствием и в очень изящных выражениях принял это приглашение. Бетси была вне себя от переживаний и волнения — как угощать, с кем его познакомить, как развлекать? Пригласили также Малыша и Мэри Роуз, но Мэри Роуз в субботу сама устраивала большой прием и ужин; она, однако, любезно предложила, что они с Малышом могут специально приехать в воскресенье к обеду.
— А что нам устроить в субботу вечером? — с заметным беспокойством спросила Бетси Вирджинию. — Торжественный ужин? Или обычный прием? А может быть, просто посидим вчетвером спокойно дома, одни? Да, кстати, где бы его поместить: в той маленькой комнатке на одного или в большой гостевой, которая для двоих? Я не хочу, чтобы он подумал, будто мы засунули его в какой-то старый чулан.
— Мама, для женщины, которая вот уже тридцать лет принимает у себя в доме весь Нью-Йорк, ты ведешь себя очень странно, — засмеялась Вирджиния. — Знаешь, что, на мой взгляд, было бы неплохо? Давай пригласим Мадлен Далглейш.
Вирджиния пребывала во взвинченном, крайне эмоциональном состоянии, вся во власти лихорадочного возбуждения и любовного головокружения, и была раздражена тем, что Александр ничего не предпринимает. Он много общался с ней, внимательно слушал при разговорах, звонил ей по три раза на дню, провожал ее вечером домой и целомудренно, как-то почти непорочно целовал на прощание — и все. Вирджиния вспоминала мальчишек в колледже с их вечно шарящими пальцами, делано-страстными поцелуями и, оглядываясь сейчас на это недавнее прошлое, удивлялась своей тогдашней ледяной реакции; а вот теперь она вся тает от любви — временами, казалось ей, в самом прямом смысле слова, — горит желанием, теперь она почувствовала свое тело, его движения, его внутренние порывы и потребности; никогда раньше она не ощущала ничего подобного и даже не предполагала, что подобные ощущения возможны, — и все это не находит никакого выхода, не встречает никакого ответа. Она была в полном отчаянии; Александр обходился с ней как с доброй и любимой сестрой или как с хорошим другом; возможно, дома его ждет какое-нибудь создание благородных кровей и происхождения, а тут он просто приятно проводит с ней время. Понимает ли он, спрашивала себя Вирджиния, как я его хочу, в каком я от него восхищении? Господи, только бы он всего этого не видел и не понимал! Ведь иначе это было бы полнейшим, непередаваемым унижением. Это было бы просто ужасно.
К концу заключительной недели его пребывания в Нью-Йорке Вирджиния несколько отдалилась от него, решила продемонстрировать свою холодность и равнодушие; она почувствовала, что Александр искренне удивился этому, начал стараться снова завоевать ее внимание, и это польстило ей и несколько успокоило и утешило. Но для себя Вирджиния твердо решила, что если в предстоящий уик-энд опять ничего не произойдет, если он не скажет или не сделает чего-либо такого, что показывало бы: она для него больше чем друг, пусть даже очень близкий, — то она выбросит из головы и его, и свое чувство к нему; она скорее умрет, чем станет гоняться за ним, чем хотя бы допустит возможность впечатления, будто она за ним бегает.
Александр приехал в субботу утром; они вчетвером долго просидели за обеденным столом — его накрыли в саду, а сам обед сопровождался обильной выпивкой, — а потом Александр и Вирджиния пошли прогуляться вдоль берега. Александр поднес ее руку к губам и поцеловал; Вирджинии понадобилось собрать всю свою волю и сделать над собой немалое чисто физическое усилие, чтобы не броситься ему в объятия.
— Здесь изумительно, просто изумительно, — сказал он. — И у твоих родителей такой прекрасный дом. Мне он очень понравился.
— Думаю, его вряд ли можно сравнить с Хартестом, — ответила Вирджиния.
— Ну, он просто совсем другой. Это все равно что сравнивать тебя с… ну, с королевой Англии.
— Спасибо, — рассмеялась Вирджиния.
— Да нет, это не такое уж идиотское сравнение. Она королева, очень важная фигура, очень глубоко погруженная в традиции. Как и Хартест. А ты молода, красива, ничем не опутана, свободна. Как и все здесь. Вы мне очень нравитесь.
— Я и королева Елизавета?
— Нет, ты и это взморье.