Греховные радости
Шрифт:
— Георгина, ты говоришь чепуху. Никто не будет принимать твоего ребенка. Ты не замужем, и ты еще слишком молода. Почему эта Пежо не обсудила все со мной? На мой взгляд, все это просто возмутительно.
— Папа, это ты говоришь чепуху, — возразила Георгина. Разговор пошел совсем не так, как она надеялась. — Мне двадцать два года. Я могу поступать так, как считаю нужным.
— А кто отец этого ребенка? — спросил Александр. Теперь он, похоже, начал сердиться, по его бледному лицу разлился
— Я на шестом месяце. — Георгина твердо выдержала его взгляд, сама удивляясь и поражаясь собственному спокойствию. — И… — Какое-то молниеносно возникшее, глубоко инстинктивное чувство подсказало ей не говорить, не рассказывать Александру больше того, что было абсолютно необходимо. — Я не хочу говорить, кто его отец.
— Вот как? Но кто бы он ни был, сделай милость, объясни мне, почему он не женился на тебе и почему не оказывает тебе никакой материальной поддержки?
— Потому что, — осторожно ответила Георгина, — мы не хотим вступать в брак. Мы не подходим друг другу, наш брак не был бы удачен.
— Ну что ж. По-видимому, я должен быть благодарен хотя бы за это. Так, значит, вместо брака ты собираешься растить незаконнорожденного ребенка, ребенка без отца, и все это только потому, что ты вдруг решила, что ошиблась. Я полагаю, он, кто бы он ни был, знает об этом ребенке?
— Нет, не знает. Я… я решила, что лучше ему не говорить. Я решила, что будет лучше, если я с самого начала буду самостоятельна.
— Должен сказать, Георгина, что, на мой взгляд, у тебя в голове не мысли, а какая-то полнейшая каша. И на что же ты собираешься содержать этого ребенка? Где ты намерена его растить и воспитывать?
— Ну… — Она смотрела на него и чувствовала, что ей становится по-настоящему страшно. — Я думала, здесь. Это же мой дом, и Няня могла бы…
Этого говорить не следовало. Александр резко повысил голос:
— Няня! Надеюсь, Няня об этом ничего еще не знает? Потому что если она знала и молчала, если она…
— Нет, — поспешно проговорила Георгина. — Она абсолютно ничего не знает. Я просто думала, что… ну, раз она здесь и есть еще и детские комнаты… ну, я думала, что ты мог бы согласиться.
— Георгина, я не согласен. Я никогда не соглашусь с бредовыми идеями насчет того, что ты могла бы растить своего ребенка тут, в Хартесте. Я просто не понимаю, как могла прийти тебе в голову подобная мысль. Можешь осуществлять этот свой сумасбродный план, если тебе так хочется: я понимаю, что сейчас уже поздно и помешать этому никак нельзя. Но здесь ты этого делать не будешь и никакой помощи от меня не получишь. Я не хочу видеть в Хартесте ни тебя, ни твоего ребенка. Никого. Понимаешь? Никого.
— Да, — ответила Георгина, — понимаю. Не волнуйся, папа, ни меня, ни ребенка здесь не будет. Мы уедем прямо сейчас. Меня удивляет твое желание, но я уеду.
— Да, мое желание именно таково, — проговорил
— Да, — ответила она, с необыкновенным спокойствием глядя на него, — я знаю, что я тебе не дочь. Я и раньше это знала, только не хотела верить. Но теперь верю.
Впоследствии она не могла вспомнить, что и как происходило после этого разговора; должно быть, она вернулась в дом, сложила вещи, погрузила их в машину, зашла проститься с Няней, объяснила ей причину своего отъезда, потом добралась до Лондона и приехала в дом на Итон-плейс; по-видимому, так или примерно так все и было, потому что в семь часов вечера она пришла в себя в гостиной этого дома, она сидела там все еще в каком-то оцепенении, не чувствуя себя, необыкновенно спокойная, и слушала в телефонной трубке голос Няни, спрашивавшей, все ли у нее в порядке.
— Все хорошо, Няня, честное слово. Только, Няня, обещай мне, твердо обещай, что ты никому ничего не будешь рассказывать и особенно не станешь ничего говорить папе. Иначе он заявит, что это ты во всем виновата. Я пробуду тут несколько дней, а потом найду себе квартиру или еще что-нибудь.
— Он просто как ребенок, — сердито проговорила Няня, как будто Александр не выгнал из дома любимую дочь, а всего лишь встал в позу из-за какой-нибудь чепухи. — Но у него это пройдет, Георгина, обязательно пройдет. Не переживай из-за этого. Он сам позовет тебя назад, как только справится с шоком.
— Не позовет, — возразила Георгина, — да я и не хочу назад. — Голос у нее задрожал.
— Послушай, — спросила Няня, — а когда ты теперь увидишь свою докторшу? Не нравится мне, что ты там одна в Лондоне, без всякой медицинской помощи. — Судя по ее тону, Лондон представлялся Няне далеким и оторванным от мира, чем-то вроде Гебридских островов.
— Завтра увижу, Няня, обещаю тебе. У меня все хорошо, Няня. Честное слово. Не беспокойся.
Первый, кому она все рассказала на следующий день — после того, как сходила к Лидии Пежо и записалась на роды в госпиталь королевы Шарлотты, — был Макс.
— Не понимаю я тебя, Георгина. По-моему, тебе надо было бы сказать Кендрику.
— Может быть, когда-нибудь и скажу, — ответила Георгина, — но пока не хочу. И ты ни в коем случае не говори ему, а если скажешь, я… я придумаю, что я тогда с тобой сделаю.
Она широко улыбнулась, но, похоже, Макс все-таки воспринял ее слова всерьез — он нахмурился.
— А жить ты будешь здесь?
— Нет, только не здесь. Я не хочу, да если бы и хотела, думаю, папа бы мне все равно не позволил. Перееду, как только что-нибудь найду.