Греховные радости

Винченци Пенни

— Нет, — резко заявил он, — нет. Начнем прямо сейчас. И будем бороться вместе.

— Я не могу, не могу, — простонала она. — Это единственное, что у меня еще остается. Все остальные бросили меня.

Она не заметила промелькнувшего во взгляде Александра выражения глубокой и острой боли, но увидела появившуюся следом в его глазах вспышку гнева и почувствовала ожегший ее удар по лицу.

— Как ты смеешь! Сидишь тут пьяная, от тебя несет перегаром, упиваешься жалостью к себе и еще смеешь говорить, будто все тебя бросили! Это кто, мама тебя бросила? Которая звонит каждый день, умоляет, чтобы ей разрешили приехать навестить тебя? Или дети тебя бросили? Шарлотта, которая каждый день рисует для тебя картинки, чтобы мамочка быстрее поправлялась? И которая

уже вся изнылась от тоски, так ей хочется к тебе сюда приехать? Скорее уж она должна чувствовать себя брошенной, Вирджиния; это было бы, по крайней мере, понятно. Или Няня тебя бросила, которая сейчас обо всех заботится и никому ни одного слова худого про тебя не сказала? Или, может быть, тебя бросила Энджи, которая покрывает тебя тут, в конторе, и делает все, чтобы постараться сохранить хотя бы несколько оставшихся клиентов? Или я тебя бросил? Разыгрываю перед всеми какие-то дурацкие игры, вру друзьям и слугам, что ты больна, когда на самом деле ты так пьяна, что на ногах иногда не стоишь, убираю за тобой блевотину, пытаюсь тебя успокаивать! Как ты смеешь говорить, будто тебя все бросили?! Это ты нас всех бросила, Вирджиния, и у тебя нет и не может быть никаких оправданий, совершенно никаких!

Она смотрела на него, внезапно успокоившись; наступила долгая, бесконечная тишина. Потом раздался голос Вирджинии:

— Думаю, какие-то оправдания у меня есть. Хотя и немного. Одно или два. И я виновата, Александр. Извини меня.

— За последние месяцы ты это говорила много раз, — ответил он. — Мне было бы гораздо приятнее, если бы ты от слов хотя бы попыталась перейти к делу.

— Хорошо. — Ее маленький острый подбородок вдруг задрался вверх, а глаза оживились, и в них промелькнуло нечто похожее на смешинку. — Хорошо, я попытаюсь.

Она и в самом деле попыталась. Она рассказала Энджи о том, чего хочет добиться; предупредила ее, что Александр будет жить здесь, в Лондоне, чтобы помогать ей; сказала, что она не в состоянии уехать в Хартест и постоянно находиться там под взглядами слуг; и настойчиво просила Энджи проявлять к ней терпимость, потому что сделать то, что она хочет, наверняка будет тяжело.

Это оказалось очень тяжело. Она совершенно ничего не пила целых два дня; но это воздержание произвело ужасающее впечатление, потому что ясно показало, сколько же она пила раньше и насколько зависимой стала от алкоголя: она сильно потела, ее били судороги, время от времени тошнило; в конце концов Александр, не на шутку встревоженный, уступил ее мольбам, налил ей немного, чтобы она успокоилась, и они согласились друг с другом, что надо будет обратиться к специалисту. В те минуты, когда ей было особенно плохо, она клялась и божилась, что обратится в общество «Анонимные алкоголики», но потом отказалась от своего обещания и заметила, что Александр испытал при этом явное облегчение — такое обращение означало бы величайшее унижение; вместо этого Александр сам превратился в специалиста: он прочел гору книг об алкоголизме и сам составил программу постепенного освобождения Вирджинии от алкогольной зависимости.

Казалось, эта программа возымела действие; через три недели Вирджинии стало лучше, у нее почти восстановился сон, и Александр стал поговаривать о том, чтобы привезти в Лондон детей. Но потом он как-то на целое утро отлучился по делам; Вирджиния, которая впервые за все это время осталась совершенно одна в доме так надолго, снова поддалась чувствам горя, вины, самобичевания и потеряла контроль над собой; уже к обеду она выпила полбутылки джина.

— Господи, Вирджиния, ради всего святого, зачем ты это делаешь? — устало спросил Александр, увидев, как она тяжело опустилась на стул в маленькой столовой, где они усаживались обедать. — Мы столько всего вынесли, мы тебя уже почти вытащили, зачем же ты снова начинаешь втаптывать себя в грязь?

— Не понимаю, о чем ты.

— Вирджиния, ты отлично понимаешь, что я имею в виду. Ты пьяна. Где ты это достала?

— Я не пьяна.

— Пьяна.

— Ну

и ладно, — вдруг вспылила она, и по лицу ее полились рекой слезы, — да, я пьяна. И мне хорошо. Хорошо. Я больше не боюсь. И не чувствую себя плохо. Мне просто хорошо.

— Так где ты взяла?

— В подвале.

— Но подвал заперт.

— Знаю. Это ты хитро придумал, Александр. Это-то меня и завело. Я начала искать ключ. А когда не нашла, взяла отвертку и вывинтила замок.

— Ну хорошо, Вирджиния. Давай тогда все это бросим, ладно? Пей сколько хочешь, убивай себя и всех своих будущих детей, и помогать я тебе больше не буду.

— О детях ты лучше помолчи.

— Это почему?

— Ты знаешь почему. Да и в любом случае это сейчас пустой разговор.

— Конечно пустой, если ты собираешься и дальше убивать их.

Она вдруг вскочила и подошла к нему, держа в руках бутылку, которую незадолго до этого поспешно спрятала под стул.

— Ах ты подонок! — прошипела она, и глаза ее сузились, превратившись в тонкие щели. — Подонок!

Он легко выхватил у нее бутылку и толкнул ее назад, на стул.

— Прекрати, Вирджиния, хватит этой мелодрамы. Допивайся до смерти, если хочешь, а меня оставь в покое.

Он отвернулся и направился к двери; она схватила свой стакан, отбила кромку о край стола и бросилась вслед за Александром, обезумев от горя и ярости. Догнала и вонзила ему обломанный стакан сзади в шею; во все стороны жутко брызнула кровь.

Александр прижал ладони к ране, и руки его мгновенно стали красными; он посмотрел на свои руки, потом на Вирджинию и очень спокойно произнес:

— По-моему, надо вызвать врача.

Разумеется, все было аккуратно замято; Вирджиния, трясясь от ужаса, вызвала их семейного врача и рассказала ему о случившемся. Тот приехал, зашил Александру рану на шее, потом отослал Вирджинию из комнаты и очень долго беседовал с Александром; потом он вышел, отыскал Вирджинию и объяснил ей, что Александр действительно очень неудачно упал и сильно повредил себе шею, но все будет хорошо, он поправится, за ним только нужно очень внимательно ухаживать; и за ней тоже, потому что ей понадобятся все ее силы, чтобы заботиться об Александре. Он добавил, что она может сейчас зайти и посмотреть на Александра, — тот, довольно бледный, но бодрый, сидел в кресле и тоже заявил, что поправится и что Вирджинии не нужно слишком сильно переживать случившееся. Александр передал ей, что врач настоятельно советовал, чтобы она пришла к нему на прием, ей необходима консультация; и в том состоянии сожаления и раскаяния, в котором она тогда пребывала, Вирджиния согласилась, заявила, что обязательно сделает это, и в тот же день записалась на прием.

Но к врачу она не пошла. Она записывалась еще не раз, но так у него и не появилась, и в конце концов тот сам приехал на Итон-плейс под предлогом, что ему якобы надо сделать Александру перевязку, а в действительности для того, чтобы встретиться с Вирджинией и постараться втолковать ей, что ей срочно необходима помощь.

Но Вирджинии не было дома; Энджи сказала, что она уехала прямо с утра на встречу с несколькими потенциальными клиентами. Она даже оставила Энджи список их имен и телефонов. Но ни с какими клиентами она не встречалась; она мчалась сломя голову по автостраде М4, и когда полиция наконец остановила ее, она оказалась настолько пьяна, что с трудом сумела выбраться из машины.

В конце концов она все-таки пошла к психиатру. Тот отправил ее в больницу на деинтоксикацию. Психиатр объяснил Вирджинии, что эта процедура не решит раз и навсегда всех ее проблем, что она — лишь самый первый шаг; а решение — только в ее собственных руках; объяснил он ей и то, что алкоголизм есть форма саморазрушения личности и что она должна попытаться проанализировать, почему она вступила на этот путь. Позднее он говорил Александру, что случай Вирджинии сбивает его с толку, но что в процессе его бесед с ней всплыло одно обстоятельство: самая мысль о том, чтобы находиться в Хартесте, казалась Вирджинии почти невыносимой.