Греховные радости
Шрифт:
— Вы прекрасно выглядите, — сказал он, трогая машину с места, — и очень хорошо сделали, что приехали. Какие великолепные цветы! Вирджиния обрадуется. О, и шампанское тоже! Очень мило. Но, если не возражаете, мы его лучше на несколько недель припрячем, миссис Пежо считает, что Вирджинии не надо сейчас пить или, во всяком случае, если и пить, то крайне мало, а она все время старается найти какой-нибудь предлог, чтобы глотнуть шампанского. Конечно, ей есть что праздновать, но все же… А вы успели пообедать? Потому что если нет, то миссис Тэллоу на всякий случай кое-что для вас держит.
— Успела, спасибо. Я купила в поезде пирог со свининой.
— Бедняжка, он же, наверное, был несвежий?
— Нет, отличный, — возразила
— Ну и хорошо. Я приехал за вами сам, потому что Гарольд Тэллоу, который работает у нас дворецким, а заодно и шофером, страшно занят — завтра приезжают родители Вирджинии; а кроме того, я хочу сам показать вам Хартест в ваш первый приезд сюда. — Он говорил возбужденно, почти восторженно, как маленький мальчик, которому предстоит вот-вот получить какое-то удовольствие.
— Спасибо большое, — ответила Энджи, — мне жаль, что пришлось вас беспокоить. Я не знала, что прибывают родители Вирджинии, я ведь могла бы приехать и на следующей неделе.
— Энджи, Вирджиния сгорает от нетерпения увидеть вас и показать вам девочку. Она от вас без ума, вы же это знаете. Она даже собиралась сама приехать встретить вас…
— Она что, настолько хорошо себя чувствует?
— Да, настолько хорошо. Все прошло совершенно по-другому, чем в первый раз, это просто поразительно. Должен признаться, я возражал против всей этой… чуть было не сказал «чепухи»… против родов дома, естественного обезболивания и всего остального, но я был не прав. Она уже давно встала с постели, ходит по дому, чувствует себя сильной и здоровой, счастлива, сама кормит ребенка и уже говорит о том, как все будет в следующий раз.
— Ну, это прекрасно, — сказала Энджи. — Я рада.
После этих слов Александр замолчал и почти всю дорогу ничего не говорил. Они проехали через самый центр Мальборо, который Александр назвал классически идеальным типом маленького провинциального городка и который Энджи показался похожим скорее на детскую игрушку — распланированный по крупным квадратам, с совершенно одинаковыми жилыми домами и зданиями из красного кирпича; никто специально его таким не замышлял, просто так уж сложилось, — выехали из него и поехали по идущей слегка в гору дороге, у начала которой стоял щит-указатель с надписями «Долина Сэлсбери» и «Кэлн». Через несколько миль дорога раздваивалась: одна ее ветвь шла вниз, где виднелось огромное, унылое, пустое, казавшееся каким-то мрачным пространство — это и была долина; а другая устремлялась дальше вверх прямо перед ними. Александр поехал по той, что шла вверх, неопределенно помахав рукой в направлении Обэри и каких-то выложенных окружностями камней: «Видели когда-нибудь это место? Или то, что в Стоунхендже?»
Энджи отрицательно помотала головой; у нее появилось какое-то странное ощущение, навеянное этой молчаливой поездкой; она никогда не думала, что в Англии могут быть подобные места — одновременно и величественные, и мрачно-торжественные, и чем-то бередящие душу, и теперь чувствовала себя словно околдованная; так они проехали еще минут пятнадцать, прежде чем Александр свернул на узкую дорогу, резко отходившую в сторону и вниз, и они сразу же словно погрузились в совершенно иной пейзаж, гораздо более мягкий и приятный, каким-то непостижимым образом изолированный от безмерных, будто бы уходящих в бесконечность пространств ровной травы и безбрежного неба. Дорога была очень узкая, она непрерывно петляла в разные стороны, ныряла то вверх, то вниз; мили через две Александр снова свернул; они въехали в большие ворота с каменными столбами по бокам и широко распахнутыми чугунными створками
— Господи, как все сразу изменилось, — сказала Энджи, и Александр повернулся к ней, улыбнулся и проговорил:
— Да, как будто входишь в какую-то потайную дверь и видишь чудо.
Их взгляды встретились, и на мгновение между ними словно возникло что-то очень теплое, приятное, возбуждающее, что-то такое, что Энджи, с ее жизненным и эмоциональным опытом, была бы совершенно не в состоянии объяснить. Она отвернулась и стала смотреть на открывавшуюся впереди дорогу; деревья немного отступили, стало светлее, дорога чуть расширилась, потом они въехали во вторые ворота, более широкие и величественные, чем первые, с небольшими домиками по обе стороны при въезде, изящными невысокими строениями из серого камня, и дорога, пройдя между ними, повернула вправо и пошла немного под уклон. Буквально через минуту Александр остановил машину и выключил мотор. Энджи встревоженно взглянула на него; он улыбнулся ей в ответ и, протянув руку, похлопал ее по маленьким, сложенным на коленях ладошкам:
— Не бойтесь, я не собираюсь вас соблазнять. Просто хочу показать вам мое… — Он запнулся, потом поправился: — Одно из моих величайших наслаждений.
— Наслаждений? — с сомнением в голосе переспросила Энджи. К чему это он, черт возьми, клонит, подумала она; все происходящее стало вдруг ей казаться немного противным.
— Да, наслаждений. — Он замолчал и задумчиво посмотрел на нее. — Наслаждение ведь очень важный фактор в жизни человека, вам не кажется?
— Н-ну… пожалуй, — осторожно ответила она.
— Я всегда провожу различие между наслаждениями невинными и порочными, — Александр улыбнулся ей, — и Хартест для меня одновременно и величайшее, и самое невинное из всех моих наслаждений.
Энджи опустила стекло, и в машину устремился приятный, сладкий, напоенный запахами земли воздух, весь звенящий от пения птиц; она выставила руку в окно, и у нее возникло ощущение, что можно физически потрогать этот чудесный день, наполненный золотыми лучами солнца и теплом недавно прошедшего весеннего дождя.
— Правильно, — кивнул он, — мне всегда хочется, чтобы все именно так и поступали, чтобы человек почувствовал, впитал в себя все это, чтобы он подготовил себя к дальнейшему.
— А что же будет в дальнейшем? — спросила Энджи, улыбаясь Александру и чувствуя, что он ей нравится как никогда раньше, зачарованная этой его детской радостью и гордостью за то, что у него есть, — за имение, за землю, за эту красоту, которые, как внезапно выяснилось, служат для него главным смыслом его существования.
— Дом, — ответил Александр, посидел немного неподвижно, глядя прямо перед собой, с ничего не выражающим лицом, и только потом мягко, почти неохотно запустил двигатель и медленно, очень медленно тронул машину вперед.
Энджи по-прежнему смотрела вбок, на деревья, мимо которых они проезжали; но тут машина довольно резко свернула влево, она повернулась, увидела Хартест и даже вскрикнула от неожиданности и радостного удивления; дом располагался примерно в четверти мили перед ними, внизу, в самом конце длинной и прямой аллеи, в обе стороны от которой отходили просторные лужайки, где паслись овцы и олени, а справа от дома было видно озеро, голубой овал, окруженный зарослями камыша; на берегу озера стояло какое-то старое деревянное строение с примыкающей к нему пристанью, где была привязана лодка. Еще дальше справа, за озером, был виден лес, а за ним, красиво изгибаясь, парк пересекала река, протекавшая под изящным трехарочным мостом, по оба конца которого стояли какие-то сооружения, показавшиеся Энджи просто развалинами.