Грек Зорба
Шрифт:
– Убейте её, ну! Убейте же её!
Два парня бросились к ней, разорвав её чёрную блузку, грудь белая как снег, обнажилась. Из раны на голове текла кровь на её лоб, щёки и шею.
– Ради любви к Господу! Ради любви к Всевышнему!
– кричала она, задыхаясь.
Струйки крови, сверкающая белизной грудь возбудили парней. Они выхватили ножи.
– Остановитесь!
– крикнул Манолакас.
– Она принадлежит мне!
Маврандони, всё ещё стоя на пороге церкви, поднял руку. Все замерли.
–
В эту минуту мимо прошёл Сифакас. Он наклонился, ухватил меня за шиворот, как котёнка, и поставил на ноги.
– Чего тебе здесь надо, форсун?
– сказал он.
– Убирайся отсюда!
– Тебе не жаль её, Сифакас?
– спросил я.
– Сжалься над ней.
Дикий горец рассмеялся:
– Что я, баба, чтобы жалеть!
– ответил он.
– Я мужчина!
И в один миг он уже был во дворе церкви. Я ринулся ему вслед.
Все окружили вдову. Наступила тишина. Слышно было только сдавленное дыхание несчастной жертвы.
Манолакас перекрестился, шагнул вперёд и занёс свой нож. Наверху, прижавшись к изгороди, радостно визжали старухи, девушки закрыли лица платками.
Вдова подняла глаза, увидела над собой нож и завыла, как зверь. Она соскользнула к основанию кипариса и втянула голову в плечи. Волосы её рассыпались по земле, блестящие, шелковистые.
– Взываю к справедливости Господа!
– воскликнул, перекрестившись, старик Маврандони.
В это мгновение за нашими спинами раздался грубый голос:
– Опусти свой нож, убийца!
Все в изумлении обернулись. Манолакас поднял голову - перед ним, размахивая руками, стоял Зорба.
– Скажите, и вам не стыдно?
– со злостью крикнул он.
– Какие смелые! Целая деревня собралась, чтобы убить одну женщину! Вы опозорите весь Крит, поостерегитесь!
– Занимайся своими делами, Зорба! И не лезь в наши!
– взревел Маврандони. Повернувшись к своему племяннику, он сказал:
– Манолакас, во имя Христа и Пресвятой Девы, покарай её!
Манолакас рванулся. Схватив вдову за руку, он бросил её на землю и, придавив коленом, замахнулся ножом. Зорба кинулся к Манолакасу и своей обмотанной большим платком рукой попытался вырвать нож.
Вдова поднялась на колени, надеясь спастись, но жители деревни держались плотным кольцом вокруг двора; увидев, что вдова пытается убежать, они двинулись вперёд, и круг сузился.
Тем временем Зорба молча боролся с полицейским, ловкий, решительный, хладнокровный. Стоя около двери, я с ужасом следил за дракой.
Лицо Манолакаса посинело от злости. Сифакас и ещё один великан спешили ему на помощь. Но рассвирепевший Манолакас, дико вращая глазами, закричал:
–
Озлобленный, он снова бросился на Зорбу, ударив его, словно бык, головой.
Зорба молча закусил губу. Он зажал как в тиски, правую руку деревенского полицейского и, отстраняясь то влево, то вправо, уклонялся от ударов головой. Рванувшись, обезумевший Манолакас вонзился зубами в ухо Зорбы и потянул что есть силы. Потекла кровь.
– Зорба, - воскликнул я в ужасе, бросаясь ему на помощь.
– Уходи прочь, хозяин!
– крикнул он мне.
– Не вмешивайся в это дело!
Кулаком он нанёс страшный удар в низ живота Манолакаса. Дикий зверь тотчас выпустил добычу. Зубы его разжались, освобождая наполовину оторванное ухо. В посиневшем лице не было ни кровинки. Одним ударом Зорба повалил Манолакаса наземь; вырвав у него нож, он сломал его пополам.
Зорба платком отёр кровь, текшую из уха, вытер потное, забрызганное кровью лицо. Потом он выпрямился, огляделся опухшими красными глазами и крикнул вдове:
– Встань, пойдём со мной!
И он направился к воротам.
Вдова поднялась, собрав все свои силы, чтобы кинуться за ним. Но она опоздала. На неё, подобно коршуну, набросился старый Маврандони. Опрокинув её, он накрутил на руку длинные чёрные волосы и одним взмахом ножа отсёк ей голову.
– Я возьму грех на себя!
– крикнул он и бросил голову жертвы к порогу церкви, после чего перекрестился. Зорба обернулся и в ярости вырвал клок волос из своих усов. Я подошёл, сжал ему руку. Он посмотрел на меня, две крупные слезы повисли на его ресницах.
– Пойдём отсюда, хозяин!
– произнёс он сдавленным голосом.
В этот вечер Зорба отказался от еды: «Всё сжалось, ничего не лезет». Он промыл ухо холодной водой, намочил кусочек ваты в раки и наложил повязку. Сидя на своём матрасе, он обхватил голову руками и о чём-то думал.
Вытянув ноги на земле, я прислонился к стене, чувствуя, как по щекам текут слёзы, медленные и горячие. Мозг мой не работал, я ни о чём не думал, глубоко подавленный, и плакал, как ребёнок.
Внезапно Зорба поднял голову, его, наконец, прорвало. Он стал кричать, продолжая, видно, свой внутренний ожесточённый монолог:
– Я тебе говорил, хозяин, всё, что происходит на этом свете, несправедливо, неспра-вед-ли-во! Я, земляной червь, слизняк Зорба, под этим не подписываюсь! Кому нужно, чтобы молодые умирали, а старые развалины оставались? Почему умирают младенцы? У меня был мальчик, мой маленький Димитрий, я его потерял трёх лет от роду, и никогда, ты слышишь меня, никогда не прощу этого Господу Богу! В день моей смерти, если у него достанет смелости показаться передо мной, и если это действительно, Бог, - ему будет стыдно! Да, да! Ему будет стыдно передо мной, слизняком Зорбой.