Гремучий ручей
Шрифт:
И ведь не соврала, старая карга! Весь день они с Лизой убирались в доме, вытирали пыль, выбивали ковры, натирали мастикой старый паркет, до блеска начищали столовые приборы и хрустальные бокалы. Лиза старалась держаться к Ольге поближе, словно чувствовала ее молчаливую поддержку. Они почти не разговаривали. Ольга все еще не была уверена, что в этом доме можно разговаривать без опасений, что тебя подслушают. Да и некогда им было разговаривать! Работы было так много, что к концу дня Ольга валилась с ног. Дом требовал внимания и заботы. Дому были нужны люди.
…Фрау Ирма явилась за пять минут до окончания рабочего дня. Они с Лизой расстилали посреди гостиной ковер ручной работы, когда она беззвучно появилась на пороге в сопровождении псов.
– На сегодня довольно, – сказала фрау Ирма, обводя взглядом комнату. – Вы славно потрудились, фрау Хельга. Хочу заметить, что общение с вами пошло Эльзе на пользу. За весь день ни одной разбитой чашки…
– Она приняла ваши слова близко к сердцу, фрау Ирма. Она будет стараться.
– Это похвально. – Старуха едва заметно усмехнулась. – Я надеюсь, вы не слишком устали?
– Все хорошо. Я привыкла к работе.
– Но не к такой. Вы ведь человек умственного труда, никак не физического.
Сейчас она решит, что Ольга не подходит, и ее планы разрушатся, как карточный домик.
– Использовать вас для уборки дома, это все равно, что использовать скакового жеребца для вспашки поля.
– Меня все устраивает.
Главное, чтобы прозвучало не слишком поспешно, не слишком отчаянно. Лишь самую малость. Да, она нуждается. Да, она готова заниматься любой, даже самой грязной работой. Но она не смеет настаивать, она с достоинством примет любое решение. Вот так это должно выглядеть.
Старуха смотрела на нее очень долгим и очень внимательным взглядом. Старуха смотрела, а Ольга вспоминала «Оду к радости». Оказывается, она помнила ее почти наизусть. Оказывается, есть люди, которые так же, как она сама, могут попытаться заглянуть тебе в душу…
– Приходите завтра, – сказала фрау Ирма наконец. – Приходите, как договаривались. И вот это вам. – Из складок юбки она вытащила бумажный пакетик, протянула Ольге. – Это кофе. В знак признательности за хорошую работу.
– Спасибо, фрау Ирма! – Ольга бережно приняла пакетик, но убрать руку не успела: цепкие холодные пальцы старухи с неожиданной силой сжали ее запястье.
– Мы ценим тех, кто служит нам верой и правдой, – сказала фрау Ирма с улыбкой. – Но мы очень не любим разочаровываться.
– Я вас не разочарую, фрау Ирма. – «Ода к радости» теперь звучала в полный голос, заглушая в голове все прочие голоса, даже ни на секунду не прекращающийся шепот Гремучей лощины.
– Очень на это надеюсь. – Старуха разжала пальцы. – Мне бы не хотелось с вами… расставаться.
Пауза перед «расставаться» была такой многозначительной, что Ольга невольно посмотрела на псов. Те стояли в нескольких шагах от нее, ждали команды. С псами нужно что-то решать в ближайшее время. Хотя бы попробовать.
– Всего доброго,
Она вежливо улыбнулась и сделала шаг к двери.
– До завтра, фрау Хельга! – Старуха отозвала псов, ласково погладила их по головам. – До завтра!
Домой Ольга пришла полностью обессилевшей. Болели ноги, болели руки, но сильнее всего болела голова. В ней все еще громыхала «Ода к радости», и от дикой усталости Ольга все никак не могла сообразить, как выключить этот звуковой щит. От усталости она даже не хотела есть, хотя с самого утра у нее во рту не было и маковой росинки. А вот кофе… А вот кофе она хотела!
Она сварила его по всем правилам, разлила по чашкам. В Танюшкину положила крошечный кусочек рафинада, придвинула внучке.
– Митька не появился? – спросила Ольга, делая маленький глоток кофе.
– Нет. – Танюшка помотала головой. – Я заходила к Зосе. Хотела проведать, как она там. Зося спит, Митьки нигде нет. Бабушка, ты в самом деле думаешь, что с ним все в порядке? Может быть, он подался к партизанам?
И эта туда же…
– Я не знаю, Татьяна. Мне кажется, сейчас самое главное, что его не арестовали немцы.
– А как там? – спросила вдруг внучка.
– Где? – Ольга думала о своем, поэтому не сразу поняла вопрос.
– В Гремучем ручье. Их много там? Фашистов? Я слышала, там приводят в порядок парк и старый дом. Бабушка, это значит, что они тут надолго? Навсегда они тут, да?
– Нет, – сказала Ольга твердо. – Не навсегда. Быть такого не может, чтобы навсегда.
– Бабушка, мне страшно, – сказала Танюшка шепотом и уткнулась лбом Ольге в плечо. – Я боюсь, что они останутся, что придется привыкать к выстрелам и… – она всхлипнула, – виселицам. Это все так невыносимо страшно.
Боится – это хорошо. Если боится, значит, будет осторожна, не будет лезть, куда не следует. А там, глядишь, она, Ольга, решит, как лучше поступить, найдет этот ящик Пандоры. Баба Гарпина говорила, что есть такие силы, с которыми обычному человеку не совладать, что они смертельно опасны. Но та же баба Гарпина говорила, что Ольга особенная, что ей нечего бояться. Вот и понимай, как знаешь. Эх, ей бы вспомнить! А для начала полистать свою тетрадочку. Только при Танюшке нельзя, придется дождаться, когда девочка уснет. Ей самой этой ночью все равно не уснуть, слишком о многом предстоит подумать.
На заре в дверь снова постучали. Зося стояла на пороге, пошатывалась из стороны в сторону, куталась в куцый полушубок, подарок любимого супруга.
– А Митенька ж так и не пришел, тетя Оля, – сказала она шепотом. – Я весь день и всю ночь прождала, а он не пришел. Это что ж мне тепереча делать, тетя Оля? Это ж мне тепереча, наверное, надо в город идти к дружку евонному. А я дружка-то адресок позабыла… Мне Митенька говорил, а у меня ж память дырявая. Вот у Гринечки моего память была – страницу в книжке прочитает, а потом слово в слово повторит. А у меня дырявая… Так что мне делать-то, тетя Оля?..