Гремящий порог

Таурин Франц Николаевич

— Попил бы да съел кусок,— продолжал старик.— Я утром колбасы купил, хорошая колбаса, копченая. Или, может, сходить в столовую принести горяченького?

«Не надо»,— хотел отказаться Федор Васильевич, но, подумав, что старик за хлопотами и сам не ел с утра, сказал:

— Сходи, батя.

— А чего тебе принести, Федя?

— На твой вкус, батя.

Демьяныч прикрыл дверь и загремел посудой на кухне.

— Дверь не запираю: вдруг зайдет кто? — сказал он, уходя.

Если лежать не шевелясь, боль почти не чувствуется. Только ритмично, словно отсчитывая время, отдается

в висках каждый удар пульса.

Сколько придется так пролежать? Врач, закончив перевязку, сказал: «Старый солдат должен знать: такая рана или убивает сразу, или заживает в неделю». Но и неделю валяться сейчас ни к чему. Такой глупый случай! И как он зазевался?.. Все это тот старик — бригадир взрывников… Видал же его и до этого. И ничего не бросилось в глаза. А сегодня подал он пакет со взрывчаткой своему подручному и сказал: «Держи, браток». И голос знакомый и слова. И долговязая тощая фигура показалась знакомой, виденной не один раз. Но где? Когда?.. И как всегда бывает в такой момент, стало казаться, что очень важно, совершенно необходимо вспомнить, где и когда слышал он это глуховатое «Держи, браток», где и когда видел этого человека. И, наверно бы, он вспомнил… Но тут над ухом рявкнул гудок лесовоза, резкий толчок в плечо, сбивший с ног, и при падении, удар головой о гусеницу экскаватора… Очнулся в. больнице. Хотели там и оставить. Спасибо врач, тоже бывший фронтовик, уважил солдатскую просьбу: разрешил отвезти домой. Сказал только: «Солдату ворон, считать не положено». Правильно сказал… Но где же все-таки довелось встречаться с этимдолговязым стариком?,.

И опять, как тогда, утром, на льду, стало казаться, что вот еще одно, последнее усилие памяти, и…

Но напрягаться было нельзя. Гулко здстучалоч в висках, и снова подползла скучная тупая боль. Федор Васильевич старался заставить себя думать о другом: как там работают без него его бульдозеристы, успеют ли, пока он лежит тут, опустить второй ряж,— но высокая сутулая фигура старика все время назойливо маячила перед ним.

В наружную дверь тихонько постучали.

— Войдите,— сказал Федор Васильевич, но, наверно, сказал очень тихо, и его не услышали.

Стук повторился. Потом скрипнула входная дверь. Кто-то вошел и остановился у порога.

— Проходите в комнату,— сказал Федор Васильевич.

На миг Наташа задержалась у открытой двери, и Федор Васильевич успел только увидеть ее большие, испуганные, раскрытые глаза. Потом она кинулась к нему.

— Наташа, что ты! — растерянно произнес Федор Васильевич.

А она уже склонилась над ним и совсем по-детски спросила:

— Вам очень больно?

— Да нет, что ты, Наташа, нисколько!

— Я так испугалась!

Перетолчин через силу улыбнулся.

— Не стоило пугаться, Наташа. В общем-то пустяки.

— Федор Васильевич, я ведь только сейчас узнала.

— Да нечего и узнавать было, Наташа. Велика важность — стукнуло маленько. Такое ли случается!

Ее забота и тревога тронули его. Славная девчушка! Что же особого для нее сделал? Но хорошая душа все доброе, помнит.

И ему захотелось подняться, если не встать, то хотя бы сесть, чтобы она увидела: он здоров — и перестала волноваться.

Но едва он пошевелился, как резкая боль заставила сжать зубы. Хорошо, что Наташа этого не заметила.

— Я плохо сделала, что пришла? — робко спросила Наташа.— Потревожила вас?

Федор Васильевич коснулся ее руки.

— Очень хорошо. Спасибо, Наташа.

Его сдержанная, чуть приметная ласка обрадовала Наташу. Федор Васильевич заметил это и упрекнул себя.

Вернулся из столовой Демьяныч и долго кряхтел и кашлял с мороза.

— Сейчас накормлю тебя,— сказал он, заглядывая в комнату.— Э, да у нас гостья!

Наташа поздоровалась, с трудом скрывая свое смущение.

— Сейчас накормлю, Федя,— повторил старик.

— Позвольте мне, Василий Демьяныч! — Наташа вскочила и выбежала на кухню.

Старик посмотрел ей вслед, потом перевел взгляд на сына. Тот чуть приметно покачал головой.

— Тут котлеты и рыба, — сказала Наташа. — Вы что будете, Федор Васильевич?

— Не хлопочи, Наташа, — сказал Федор Васильевич. — Мне только стакан молока. Есть у нас молоко, батя?

— Есть, есть, сейчас достану,— засуетился старик. Наташа принесла стакан молока. Поддерживая подушку, помогла Федору Васильевичу приподняться и напоила его. Прядка ее светлых мягких волос коснулась его щеки. Рука сама потянулась к светлой девичьей головке. Но он тут же поборол свою слабость: «Не смей! Руби дерево по себе».

Наташа бережно поправила подушку и сказала:

— Вечером я опять приду. Накормлю вас ужином.

— Не надо, Наташа.— Он заставил себя усмехнуться.—За мной есть кому ухаживать.— И подчеркнуто небрежно сказал старику: — Батя, сходи позвони Нине Андреевне, чтобы пришла.

И, как ни жаль было ему Наташу, поглядел на нее с веселой улыбкой.

— А потом… завтра… можно мне зайти к вам?

— Конечно, можно,— все с той же жестокой веселостью ответил Федор Васильевич.— Нина Андреевна у меня не ревнивая.

У Наташи хватило сил улыбнуться. Демьяныч пригласил ее отобедать с ним, но Наташа заторопилась: ее отпустили с работы очень ненадолго.

Набатов провел неспокойную ночь.Лег он поздно, потратив несколько часов на безуспешные попытки дозвониться до стройки. Иркутск отвечал, что где-то в районе Устья повреждена линия. И все это —и несчастный случай на стройке (он злился на себя, что не успел расспросить о нем Майорова) и повреждение на линии — вызвало какое-то неясное, необъяснимое и оттого особенно раздражающее ощущение тревоги.

«Нервы, блажь!» — рассердился Набатов, но смутная и неприятная, как тошнота, тревога не проходила, и все казалось: вот-вот зазвонит телефон, и еще какая-нибудь неприятность свалится ему на голову.

В номере гостиницы было жарко и душно. Набатов отворил дверь на балкон. Порыв холодного, мозглого ветра распахнул незастегнутую пижаму, швырнул в грудь и лицо брызги дождя и мокрого снега.

Набатов простоял несколько минут, наблюдая, как по опустевшей, сумрачной улице время от времени проносятся красные огоньки запоздалых машин, и, только когда его охватила зябкая дрожь, спохватился: только этого еще недоставало, схватить простуду и свалиться! Мальчишество!..