Грешная любовь
Шрифт:
Уэскотт вскинул руки, словно собирался отражать нападение:
— Только, пожалуйста, не говори снова о своей вечной любви ко мне. Я польщен, но это становится немного скучным.
— Замолчи сейчас же! — оборвала его Катриона. — Все, что ты говоришь сейчас, — это ложь!
Уэскотт насмешливо приподнял бровь:
— Я говорю сущую правду. Хотя я и провел юные годы за кулисами театра, хорошего актера из меня не получилось. В противном случае я бы сейчас соперничал с каким-нибудь тенором, затянутым в трико, за ведущую партию в «Дон Жуане», а не спорил бы здесь с тобой.
Больше
— Почему ты поступаешь так?
Саймон приблизился к ней и ласково прижал ладонь к ее щеке, как в тот далекий памятный день в конюшне. На этот раз сильнее, чем когда-либо, прикосновение Уэскотта вызвало в Катрионе прилив страстного влечения к нему.
— Ты прекрасная девушка, Кэт. Ни один мужчина в здравом уме не отказался бы любить тебя. Мне посчастливилось, и я не упустил своего шанса. Наверное, это не самый правильный из моих поступков. Однако вовсе не нужно плакать или обвинять меня. В конце концов, мы оба получили то, чего сами хотели.
— Правда? — прошептала Катриона, чувствуя на губах соленые капли слез. На губах, которые прошлой ночью этот мужчина целовал с такой неудержимой страстью. — Ты действительно этого хотел? Или же это твой отец привил тебе такое отношение к самому себе? Чего ты так боишься, Саймон? Может быть, опасаешься, что я брошу тебя, как это сделала твоя мать? Не потому ли ты увлекаешь меня, как и других женщин, в постель, но не пускаешь никого в свое сердце? Лишь бы только право уйти было у тебя одного.
Уэскотт еще раз ласково погладил Катриону по щеке, а затем отвернулся и сделал то, о чем она говорила. У нее не оставалось другого выбора, кроме как дать ему уйти.
Глава 19
Саймон ощутил неожиданный укол сожаления, когда Катриона появилась из развалин замка Кинкейдов с решительным и деловым видом. Так она выглядела в тот день, когда вошла в его тюремную камеру. Деловой вид подчеркивал еще и лондонский стиль ее одежды. На Катрионе была серо-голубая дорожная накидка из толстой мериносовой шерсти. Белокурые локоны уже не спадали на плечи, а были аккуратно убраны под строгой дамской шляпкой с полями, которые отбрасывали тень на ее глаза. В таком наряде Катриона ничем не отличалась бы от любой лондонской дамы, отправившейся субботним днем посетить магазины на Ройял-стрит.
В ней трудно было узнать ту романтическую девушку, которая стояла на краю утеса в вихре снежной пурги, раскинув руки, чтобы обнять целый мир. Эта Катриона также ничем не напоминала озорную молодую женщину, которая резвилась и кружилась в хороводе под веселую шотландскую мелодию волынки. В ней не было и следа от покорной женщины, согревшей ему постель и даже растопившей его сердце за ту долгую сладостную ночь.
Не говоря ни слова, Катриона протянула ему свою дорожную сумку. Саймон не успел еще положить сумку в повозку и предложить спутнице руку, как она приподняла край юбки, приоткрывая соблазнительный вид отделанного кружевом чулка, и взобралась на скамью повозки без его помощи.
Катриона смотрела вперед, не поворачивая головы.
— Должна ли я заплатить еще что-нибудь?
— Прости,
— Поскольку в наш уговор не входила твоя работа по доставке меня к порогу дядиного дома, мне хотелось заранее узнать, не потребуется ли мне в качестве оплаты оказывать дополнительные услуги?
Саймон хотел откашляться, прочищая горло, но в результате стал кашлять по-настоящему, так как его богатое воображение мгновенно нарисовало яркие картинки некоторых услуг, которыми он с удовольствием бы воспользовался.
— В этом нет необходимости, — бросил Уэскотт, наконец, когда справился с приступом кашля. — Ты и так выдала мне большой кредит.
Катриона спокойно положила затянутые в перчатки руки к себе на колени.
— Я оставила Роберта Брюса в клетке. Ты не мог бы принести его сюда?
Уэскотт охотно направился к развалинам большого зала замка, втайне радуясь, что не нужно больше смотреть на застывший профиль Катрионы. Роберт Брюс лежал, свернувшись калачиком в клетке для кур. Кота давно не выпускали на свободу, и он выглядел глубоко несчастным.
Саймон присел перед ним и посмотрел прямо в глаза животного:
— Прости, толстяк. Я сам сидел за решеткой в Ньюгейте, и мне понятны твои переживания.
Уэскотт уже собирался поднять клетку, когда краем глаза заметил какой-то знакомый предмет. Это был любимый плед Катрионы, небрежно брошенный между двумя грудами камней, когда-то бывших углом дома Кинкейдов.
Саймон не поленился поднять ветхую накидку и положил ее себе на плечо. Потом он отнес Роберта Брюса к повозке, поставил клетку на сиденье возле Катрионы и протянул ей плед:
— Ты забыла это.
Катриона продолжала смотреть вперед, не обращая внимания на его слова. Ей был очень дорог этот памятный с детства кусок ткани, в котором воплотилась частичка ее девичьего сердца. Но теперь она уже не была той прежней девчонкой. В конце концов, Саймону удалось превратить ее в женщину. Но не тем, что он затащил ее в постель, а тем, как он прогнал ее оттуда. — Знаю, я сама оставила его там, — резко бросила Катриона. — Он слишком старый и ветхий. С какой стати я должна ходить в каких-то лохмотьях, когда мой дядя может купить для меня любую шаль, какую только захочу?
Саймон нахмурился:
— Но мне казалось, этот плед единственная память о твоей семье. И о твоем брате.
Катриона вдруг повернулась и впервые посмотрела в лицо Уэскотту. Хотя ее глаза были слегка припухшими, ей удалось убрать почти все следы выплаканных слез. Она выглядела бледной, но абсолютно спокойной. Только веснушки обозначились более отчетливо, чем прежде.
— У меня нет больше семьи. Нет и брата. Выброси эту тряпку. Мне она не нужна.
Саймон медленно опустил руку с пледом и пошел к задней части повозки. Он в растерянности перебирал руками мягкие складки шерстяной накидки, никак не решаясь выбросить ее, как бесполезную ветошь. Катриона и так пережила много потерь в этом несчастном месте. Сначала ей пришлось расстаться с мечтой о воссоединении своего клана. Потом развеялись в прах остатки веры в него. Наконец, она потеряла свою невинность.