Грешница и кающаяся. Часть I
Шрифт:
Уж не представилось ли ей в бреду, что она бросила сначала одного ребенка, а потом, отойдя немного, другого?
Маргарита, мучимая смертельным страхом, побежала дальше, громкий крик радости вырвался из ее груди, когда она увидела, как на земле что-то шевельнулось — это был ее ребенок! Но только один — другого не было! Она взяла ребенка на руки и прижала к своему сердцу, потом снова пошла искать под каждым деревом.
Напрасно — второй ребенок исчез бесследно. Отчаяние овладело ею, только теперь материнская любовь со всею силою пробудилась в ней.
Вокруг не было ни души, стояла ночная тишина.
Тогда внутренний голос шепнул ей: «Благодари Пресвятую Деву, грешница, за то, что ты нашла и спасла хоть это сокровище. Считай утраченное дитя карой и испытанием небесным! Преклони колени и молись! Что стало бы с тобой, если бы ты нашла детей, дарованных тебе Богом, мертвыми по твоей вине? Кайся и молись!»
Маргарита еще крепче прижала к себе крохотное существо, бережно завернула его в свой платок и, шепча молитву, покинула место, где потеряла второго ребенка.
Уже начало светать, когда она достигла предместья; словно бродячая нищая, шла она мимо низких домов, и добрые прохожие, которые видели ребенка у груди молодой женщины, подавали ей хлеб.
— Куда же ты идешь теперь по снегу в такую стужу? — с участием спрашивали они.
Маргарита пожимала плечами и подымала глаза к небу, как будто хотела сказать: «Я не знаю — спросите
Его».
Как преследуемая, как проклятая, которая не имеет приюта и нигде не находит себе покоя, бродила Маргарита со своей новорожденной дочерью на руках.
Бездомной и покинутой всеми, ей не оставалось ничего, кроме этого маленького сокровища. Бог же наложил на это нежное существо, охраняемое святой материнскою любовью, знак, как будто для того, чтобы мать, потеряв по непредвиденному несчастному случаю и это последнее свое утешение, снова могла найти и узнать его. На плечике малышки было пять красноватых родимых пятен — как раз на том самом месте, за которое камергер фон Шлеве схватил Маргариту, чтобы сбросить ее со ступеней замка.
Маргарита целовала девочку, приговаривая про себя: «Ты не будешь бездомна, как я! Здесь, здесь, ангел мой, должна быть твоя родина! Ты счастливее меня — у тебя есть мать, которая тебя любит! А у меня не было и нет ни одной души, которая бы меня любила. Именно потому, что я знаю, как это невыразимо больно, я еще горячее буду любить тебя и заботиться о тебе, чем другие матери,— ужас овладевает мной при мысли, что я могла сделаться твоей убийцей, что я, ослепленная и в минуту умопомешательства, бросила тебя и другое маленькое, дорогое мне существо! Эта тяжелая минута моей жизни никогда не изгладится из моей памяти.
Как сладко ты спишь, как ты улыбаешься, мое высшее сокровище! Мне кажется, в твоих чертах я вижу того, которому будет вечно принадлежать моя душа! Он покинул и забыл меня — он недостижим и потерян для меня, но я все равно должна его любить, любить горячо и искренне! Когда я целую тебя, мне кажется, что я целую его, когда я смотрю тебе в лицо, передо мной встает его образ, столь дорогой моему сердцу.
Но что,— и Маргарита почувствовала страх,— если твой братик лежит мертвым на дороге, тогда я его убийца! Боже мой, неужели в порыве отчаяния и страха я забыла место, куда положила его! Люди нашли маленький труп — они станут преследовать меня!
Не только страх перед преследователями, но и ужасные угрызения совести мучили бедную Маргариту. Когда наступал вечер, когда ночная тишина ложилась на дорогу леса, она снова и снова возвращалась к кладбищу Святой Марии, искала своего ребенка. Но все напрасно…
Бережно укутав свою девочку, бежала она однажды по лесу в морозную февральскую ночь с того места, где сделалась детоубийцей; мертвая тишина царила кругом, только слышно было, как хрустит снег под ногами; черные стволы деревьев часто представлялись ей издали страшными привидениями, но Маргарита не боялась их и, погруженная в свои мысли, спешила дальше. Там, куда проникали первые весенние лучи солнца, уже из-под снега проступил мох. В отдаленной части парка, где находились небольшие озера с островками, было безлюдно, а изящные железные и березовые мостики обледенели.
Маргарита добежала до мостика через широкий ручей и миновала его. Здесь было несколько дорог. Одна из них вела через широкий мост со львами на высоких пьедесталах. Эти чугунные фигуры в темноте имели пугающий вид. Но Маргарита выбрала узкую дорожку через кустарник и вскоре увидела очертания хижины.
Приблизившись к ней, Маргарита решила искать здесь убежища на ночь.
В хижине было тихо. Да и кого можно найти здесь, в такой глуши. Маргарита подошла к низкой двери, на которой не было ни замка, ни задвижки, и тихо отворила ее. Ее обдало затхлым, смрадным воздухом. В комнате, куда она ступила, было темно. Но вдруг ей показалось, что она слышит глубокое, мерное дыхание.
Без сомнения, в этой жалкой хижине было какое-то живое существо.
Маргарита вскрикнула от неожиданности.
В углу кто-то лежал, во тьме нельзя было узнать, человек ли это или животное.
Маргарита отступила к двери.
— Кто там? — послышался грубый голос,— Отвечай! Кто ты?
— Сжальтесь надо мной, у меня нет приюта.
— Значит, тебя постигла такая же участь, как и меня, дитя,— заключила женщина.— Здесь хватит места нам обеим. Где спит графиня Понинская, там тебе тоже должно понравиться.
По-видимому, старая женщина, которая лежала в углу хижины, встала, между тем как Маргарита после ее странных слов стала тревожно озираться, думая, что перед ней сумасшедшая.
— Затвори дверь, дитя,— женщина подошла ближе и заглянула в лицо Маргариты.— Иначе будет холодно. Что это у тебя?
Маргарита, боясь, как бы незнакомая, неприветливая старуха не отняла у нее то, что было ей дороже всего на свете, еще крепче прижала к себе ребенка, до которого старуха дотронулась рукой.
— Ого, да это, верно, наемное дитя, а может, твое собственное? Такая же молодая, как и я была тогда. Да, все уже давно минуло! — пробормотала старуха.
Она была крепкого телосложения. На вид ей было за пятьдесят. Ее редкие жесткие волосы с проседью прикрывала старая разорванная вуаль, завязанная под подбородком. На лице этой бесприютной старухи не было следов прежней красоты, оно было грубым, с темной, почти медного цвета кожей, глаза утратили прежний блеск. Рваный шерстяной платок покрывал ее плечи. Из-под короткого изношенного платья виднелись обутые в худые башмаки ноги.