Грешница
Шрифт:
После этого случая все в моей жизни начало меняться. Портной с подмостерьями срочно шили мне наряды, сапожник снимал мерку для сапог и все кто был в доме, теперь мне завидовали. Все бы было хорошо, но Алеша скоро опять пошел к своей барыне. После того, что у нас с ним было ночью я начала понимать, что у него может быть то же самое с другими женщинами, и одна мысль об этом меня огорчала.
Чем только я не занималась, чтобы отвлечься от глупых подозрений! Писала буквы, рассматривала Дунины наряды и украшения, помогала тетке Степаниде по хозяйству, но ничего не помогало, барыня по-прежнему не шла у меня
Конечно, можно было бы и сегодня послушать его мысли, но я старалась этого не делать. Иногда лучше не знать того, что происходит, особенно когда все равно ничего не можешь изменить.
Время тянулось и тянулось, я перепробовала все, чем можно заняться, Алеша все не возвращался. Уже начало смеркаться, а его все не было. Теперь я думал не о том, что он может слюбиться с барыней-генеральшей, а не случилось ли с ним чего-нибудь плохого.
Дуня заметила, как я волнуюсь, и попыталась меня успокоить. Я ее не стала слушать и ушла в нашу комнату. Оставшись одна, я попыталась настроиться на Алешу, но у меня ничего не получалось. Сколько я ни старалась, в голове было пусто. Я испугалась еще больше. Такого еще не было ни разу, даже когда он уходил далеко от дома. Я вышла во двор и опять попыталась его услышать.
На дворе уже стемнело и никого не было. Котомкины рано ложились спать. Я стояла на крыльце и не знала, что делать.
Тут ко мне из глубины подворья подошел Семен, то самый подмастерье, в которого была влюблена Дуня.
Он был из мещан и жил не в доме Котомкина, в маленьком домике на краю Троицка с младшим братом и старушкой матерью. Семен спросил, что я делаю тут одна.
– Жду Алексея Григорьевича, – ответила я. – Он должен давно вернуться, но куда-то пропал.
– Я его видел, – сказал подмастерье, – он ехал на крестьянской подводе за город.
– Один? – спросила я.
– Нет, с каким-то мужиком. Наверное, его позвали к больному.
Я покопалась в голове у Семена и поняла, что он не врет, и даже через его память увидела возницу и простую подводу, в которой сидел Алеша. От сердца сразу отлегло. Значит с ним просто что-то случилось. Все-таки это было лучше, чем если бы он женихался со своей старухой-генеральшей.
– А куда они поехали? – почти успокоившись, спросила я.
Семен задумался, почесал в затылке и сказал, что, скорее всего, в Чертов дом. Дорога, по которой он ехал, вела именно туда.
– Что еще за нехороший дом? – спросила я, не – рискнув к ночи произнести имя нечистого.
– Тут недалеко, прямо за Троицком, – махнул он рукой в сторону огородов. – Говорят, там не чисто. Но я сам ничего такого не замечал. Правда, ночью я туда никогда не ходил.
Вот тут-то я встревожилась по-настоящему и попросила Семена рассказать все, что он знает об этом плохом доме. Подмастерье задумался, потом сказал:
– Говорят, что его построили еще во времена Ивана Грозного, будто там жил какой-то опальный князь. С тех пор он стоит пустым и если кто заходит в него ночью, то назад не возвращается. Правда это или нет, не знаю. На моей памяти у нас в городе там никто не пропадал.
– Ты можешь мне показать дорогу? – попросила я.
Семен смутился и незаметно перекрестился.
– Показать-то могу, только идти ночью туда робею. Кто его знает, может там и правда живет нечистый.
Я
Но и отказать мне в помощи не может, помнит, что это мы с Алешей для него сделали.
– Ты меня только до места проводи, а дальше я уж как-нибудь сама, – попросила я.
– Может, лучше на двуколке поедем? – нерешительно, спросил он. – Хозяин еще не спит, я у него попрошу разрешения взять лошадь. Думаю, тебе он не откажет.
– Хорошо, попроси, – согласилась я.
Честно говоря, мне и самой было очень страшно. Я и просто так боюсь темноты, что же говорить о том, чтобы идти ночью в такое опасное место. Но тревога за Алешу почему-то оказалась сильнее страха.
Семен ушел в дом, а я осталась стоять на крыльце, снова пытаясь услышать Алешу. Опять, у меня ничего не получилось. Я слышала, о чем думают местные обитатели, а вот его знакомый голос молчал. Скрипнула входная дверь, и на крыльце показался Семен.
– Фрол Исаевич разрешил взять лошадь, – без большой радости в голосе, сказал, он, – погоди, я сейчас запрягу.
Я молча кивнула, мне в этот момент показалось, что до меня все-таки долетели какие-то отголоски Алешиных мыслей. Правда они были такими тихими и неразборчивыми, что ничего понять не удалось, только показалось, что ему угрожает опасность. Я спустилась с крыльца и быстро пошла в конюшню. Семен в темноте возился с упряжью, успокаивая голосом растревоженную лошадь.
– Ты скоро? – нетерпеливо, спросила я.
– Вот навязалась на мою голову, – подумал он, но вслух ответил вежливо. – Сей минут, уже почти готово.
Что я буду делать в том Плохом доме, я пока не придумала, решила что решу на месте. На Семена я не надеялась. Он про себя клялся, что не пойдет к чертям туда ни за что на свете.
– Готово, – наконец сказал он, выводя во двор запряженную в двуколку каурую кобылку. – Ну, что поедем или передумала?
Не знаю, как он смог понять мои страхи и сомнения. Одна мысль, что мне может быть придется встретиться с нечистым, заставляла от ужаса сжаться сердце. Я понимала, что после того, как совершила смертный грех блудодеяния, у меня не осталось никакой божественной защиты против нечисти. Я даже не знала, можно ли мне после такого смертного греха просить у Господа Бога и Святой Девы Марии помощи!
– Может быть, лучше подождем до рассвета? – с надеждой спросил Семен. – Теперь ночи короткие, скоро рассветет.
– Нет, отчего же, – борясь не с ним, а со своим страхом ответила я, – ты довези меня до того дома, а там я уж как-нибудь сама!
– Как же, сама, – проворчал он, помогая мне взобраться на сидение. – Я что не мужчина?!
Усадив меня в двуколку, Семен открыл ворота, сел рядом, тронул вожжами лошадку и мы выехали на улицу. Город словно вымер, по дороге нам не встретилось ни одной живой души. Луна еще не взошла, звезд за облаками видно не было, и мне казалось, что со всех сторон из тьмы на меня смотрят красные глаза врага людей. Лошадка глухо стучала копытами по дороге, Семен тяжело вздыхал, и ночь была такой темной, что я с высоты двуколки не могла разглядеть обочину. Страшно мне было до жути, но я до боли прикусила губу, и не произнесла ни звука.