Грешник

Уорд Дж. Р.

Нос был заложен, поэтому он сглотнул ком в горле, чтобы дышать ртом. Когда он задел языком место, где должны были находиться передние зубы, то обнаружил пустоты, два… нет, четыре… пустых саднящих места.

Он попытался встать, чтобы проверить, не сломаны ли руки и ноги, но делать этого не стоило.

Он аккуратно посмотрел на единственный соломенный тюфяк. Под кучей покрывал спало чудовище, груда плоти и мускул мерно вздымалась и опускалась, дыхание сопровождалось бульканьем. И даже во сне он держался за главное:

мясистая рука, торчащая из-под слоев шерсти, своими грязными окровавленными пальцами цеплялась за открытое горлышка пузыря с медовухой.

Храп послужил для Сина сигналом к действию, и он оторвал торс от пола, чувствуя боль в плечах и ребрах. В хижине никогда не было порядка, но после того, как его избили медным чайником и отшвырнули подобно половой тряпке, бардак начал накапливаться. Единственное, что никогда не трогали, — мумифицированное тело его мамэн, завернутое в ковры, оно уже десять лет лежало на одном месте.

Осторожно усаживаясь на полу, он убедился, что боли в теле не указывали на серьезные повреждения. Воистину, отец всегда грамотно дозировал побои. Насколько пьяным бы он ни был, он никогда не избивал Сина до полусмерти, оставался всегда в шаге до точки невозврата…

Стало невозможным игнорировать пустую впадину живота, и не потому, что голод требовал немедленного утоления. Он так долго жил в режиме голодания, что нехватка еды стала для него привычным делом. Но урчание в животе было опасным.

Он не хотел будить своего отца, хотя, сложно было сказать, что хуже — потревожить мужчину в полупьяном состоянии или когда он проснется злой от похмелья.

Когда Син попытался встать, ноги задрожали, тощие и ненадежные, и он обрел равновесие, выбросив руки в стороны. Лежанка отца располагалась прямо перед тяжелой накидкой, что закрывала дверь наружу, и так как Син был претрансом, он не мог закрыть глаза и перенестись по воздуху. Придется передвигаться в телесной оболочке.

Положив руки на живот, он надавил, задерживая дыхание. Он аккуратно ступал на пятки, чтобы не потревожить отца, и оценивал свою безопасность по медовухе и пальцах на пузыре. Отец славился своей нестабильностью: если он проснется, его пальцы будут действовать по наитию…

Сосредоточившись на обратной стороне его руки, Син увидел что-то странное в плоти, покрытой запекшейся кровью. Что-то ослепительно-белое, и он подумал, что ночной припадок… или, дневной, он не был уверен… был настолько сильным, что отец разбил себе костяшки до крови, до самой кости.

Но нет.

Дело в другом.

Син прикоснулся к пульсирующему месту за его верхней губой, и что-то зашевелилось в его груди. Он не мог подобрать название этой эмоции, и, как и со многим в своей жизни, не мог контролировать это чувство.

Однако оно было достаточно сильным и настойчивым, чтобы толкнуть его на немыслимый поступок. Он подошел к чудовищу. Опустился на корточки перед лежанкой. Протянул руку, что была не уверенней руки его отца.

И

удалил крошечный фрагмент, засевший в плоть его родителя.

Зуб.

Его зуб.

Бережно держа кусочек кости, словно он укачивал свою сломанную конечность, Син посмотрел на останки своей мамэн. Он очень скучал по ней, но также радовался, что она была избавлена от страданий. Воистину, ее останки хранили в этой лачуге не в память о былой любви. Они служили предупреждением тому, кто отказывался подчиняться.

Син положил свой зуб в карман потрепанных штанов и окинул взглядом пол. Нужно найти три других. Может, получиться…

— И куда ты направился, мелочь?

Дернувшись, Син задрожал. Пригнувшись, он вскинул руки, накрывая лицо. Ответ вырвался из него на уровне инстинктов. Привычки.

— Я должен добыть еду, — прошептал он. — Я иду за пищей.

От лежанки раздалось кряхтенье, и его отец поднял голову. У него была длинная, рваная борода, грубые черные волосы путались с копной, росшей на его голове. Глаза сверкнули под кустистыми бровями.

— Как найдешь, сразу возвращайся. Не трать время. Я проголодался.

— Да, отец.

Отец опустил взгляд на руку, лежащую на медовухе. Ручеек крови свежей и красной потек по его указательному пальцу — после того как Син вытащил зуб.

— Я пойду, — затараторил Син. — Я буду отчаянно просить милостыню. Я буду…

Он снова посмотрел на него и прищурился. В глазах плескалась ненависть подобно воде в пруду, потревоженной камнем.

— Я пойду, — сказал Син.

Быстро шаркая ногами, он обошел лежанку, но пришлось помедлить у тяжелой занавеси. Будучи претрансом он легко выносил солнечный свет. Но не его отец. Хижина располагалась внутри пещеры, вход в нее был хорошо защищен от солнечного света. Но если он не будет соблюдать установленный порядок выхода, то его засунут в клетку и опустят в речной поток.

Уж лучше быть битым.

— Мелочь, ты вернешься. — Хриплый голос отца звучал подобно проклятью Омеги, злобный, агрессивный, обещающий страдания. — Иначе я заскучаю, и придется искать себе развлечение. Если я уже его не нашел.

Син кивнул и выпал из хижины, вывалился на сырой камень пещеры.

Если я уже его не нашел? — мысленно повторил Син. Что натворил этот мужчина?

Выскочив из пещеры, несмотря на боль в ногах и торсе, он выпорхнул в ночь со всей доступной ему проворностью. Луна низко опустилась до горизонта, и это положение вселяло в него ужас. Сколько он пробыл без сознания? Как долго отец бродил по деревне и окрестностям?

Боги, что он натворил?