Грешным делом
Шрифт:
– Именно так Сальери говорил Моцарту! – Крикнул ему вслед Дрон.
– В смысле? – Остановившись у двери, повернулся к нему Ботаник.
– Так говорил Сальери – Моцарту! – Повторил Дрон, на всякий случай отступая к стеллажам, где стояли папки с нотами, которыми можно было в случае чего загородиться.
– Ну, правильно! Об этом я тебе всё время и говорю. – Обрадовался Ботаник. – Наконец –то я услышал от тебя слова истины! – Всё верно. Моцарта выносили только четверо. Как и тебя.
Воцарилась пауза, которая бывает, что бывает на виниловых пластинках в промежутках между треками.
–
– Ух, ты! Неужели? – Уставился на него басист, делая шаг к нему. –Как же это так? Ведь ты заканчивал консерваторию!
– И всё -таки, просто интересно, кто эти четверо? – Повторил Дрон вопрос.
– Да те четверо, которые выносили его гроб!
Ботаник, оглянувшись, чтобы увидеть нашу реакцию, и оставшись довольным впечатлением, которое произвели его слова, с победным видом покинул репетиционный зал. Меня, стоящего у входа, он по-моему даже не заметил. Зато Самвел, провожая Ботаника глазами, увидел у входа меня, узнал и поздоровался:
– Привет, какими судьбами? – Спросил он.
– Да вот, зашёл, – сказал я ему, выходя из тени на свет.
С Самвелом, помимо Неглинной, мы встречались ещё пару раз на разных городских музыкальных конкурсах. В промежутках между выступлениями групп, мы иногда обсуждали с ним выступления музыкантов или делились впечатлениями от новых дисков, или о концертах известных групп, которые видели или о красивых девушках, которых в нашей местности почему –то днём с огнём не сыщешь, или о каком –нибудь новом алкоголе, который пробовали, в общем обо всём понемногу.
На дворе стоял 1984 –й год. И диски с музыкой у музыкантов были главной темой разговоров.
– Ты чего пришёл? По делу или так? – Спросил он.
– Просто услышал классную музыку и зашёл послушать. Можно?
Самвел великодушно кивнул. Краем глаза я успел заметить, как после слов «классная музыка» Дрон вскинул голову и обвёл всех торжествующим взглядом. Парень за барабанами, после моих слов, начал вдруг очень искусно отбивать двойки, броском головы откидывая прямые тёмные волосы со лба.
– Ладно. Я забыл, ты сам из какой группы? –Спросил Самвел.
– «Сезон», – соврал я.
Про «Могикан», инструментальную группу Авангарда, где я до этого работал, упоминать мне не хотелось. А то ещё подумают: «такой молодой, а связался со старпёрами!».
Разумеется, группы ,«Сезон», давно уже не было, но врал я в то время примерно также, как дышал. Я даже не знаю, почему это делал. Просто мне казалось, врать необходимо, чтобы выжить. Это был род мимикрии что -ли, как у хамелеона. Здесь одно скажешь, там другое. Ну, и, типа, жив остался!
– Только мы распались. – Прибавил я всё –таки для правдоподобия. – Всех в армию забрали.
– Ха-ха! – Подал вдруг голос барабанщик, поднимаясь из-за установки. – Та же фигня! У меня в группе троих музыкантов – гитариста, клавишника и бас –гитару, только что заграбастали на Призывной!
– Погоди, а он разве … не Балерина? – Поморгав спросил я, переведя взгляд на Самвела.
– Нет, – улыбнулся Самвел, покачав головой. – Балерина в больнице. Пневмонией заболел. Вечно у него. Это всё из за этого подвала. Сидишь тут, потом вышел, хватанул воздуха и…А это Вася Ходер, двоюродный брат Ганкина, познакомься. У Васи своя группа «Башенные краны»
Я подошёл к Васе, протянул ему руку и представился.
– Ты на каком инструменте играешь? – Спросил меня Вася.
– На бас -гитаре, – глянув в сторону колонки, под которой оставил свою бас – гитару Ботаник, сказал я. На самом деле, по тому, где музыкант оставляет гитару, можно понять лабух он или нет. Лабух прислоняет гитару к стене или к колонке, где любой её может задеть и тогда она упадёт. А, упав, разобьёт колок или, не дай бог, вызовет падением трещину. Поэтому профессионал никогда так не сделает. Он положит гитару на пол, где её хорошо видно и где никто не сможет её случайно столкнуть или на неё наступить.
–Но, конечно, у меня такой красоты никогда не было. –Кивнул я в сторону колонок. – Всё, что мы могли себе позволить это усилитель «Тесла» и колонку самопал, вот и всё. А «Маршал», "Динакорд, "БиК", старик, о таком мы даже мечтать не могли!
– Ну, что, раз есть басист, может, мы продолжим тогда репетицию, – обратился Дрон к Самвелу.
То, как он это сказал, однозначно давало понять, что так он хочет отомстить ушедшему по делам Ботанику: ты ушёл? Ну и иди! А у нас другой басист!
– Почему бы нет? – Засмеялся Самвел:
– «Дым над водой» слабаешь? –Спросил он меня.
Ещё бы не знать композицию, от которой сходило с ума всё наше поколение! Мы переписывали слова этой вещи друг у друга и разучивали наизусть. Разбуди меня ночью и я спою: «в иол кейм оут то Монтрё оф зе лейк Женива шолайн…»!
– Знаю. –Кивнул я. – Кто ж её не знает?
– Бери бас гитару, – разрешил мне Самвел.
Как величайшую святыню поднял с пола ботаниковскую «Кремону» и повесил её себе на шею. О, как великолепен был его гриф! Какой изящной головка. Как таинственно сверкали в полутьме сердечники и ободки звукоснимателей. Как нежно отливали зеленью будто облитые воском, запаянные в пластик толстые металлические струны! Как кнопку, открывающую дверь в таинственную пещеру Али-бабы тронул я тумблер усилителя и сделал побольше громкость. И вот уже из колонки ударил под самое сердце сочный, мягкий, чистый басовый звук. Не помня себя от счастья, я стоял и улыбаться, как последний дурик. Подумать только, ведь этой самой гитары всего пять минут назад касались пальцы самого Ботаника – белокурого аристократа сцены, легенды школьных вечеров!
На его концертах школьницы с округлившимися уже формами, румяные и напудренные, танцуя возле сцены, посылали ему воздушные поцелуи и подмигивали ему, голосуя вверх двумя пальцами. Парни не могли отвести взгляда от бегающих по грифу его длинных пальцев. И с кем судьба предлагала мне сейчас играть? С легендой сцены Дроном! Это ему, в перерывах между ударами бубна, Ганкин грозил кулаком. И всё потому, что Дрон, когда увлекался, мог в состоянии экстаза закинуть ногу на клавиши и изобразить, как играет Литтл Ричард. Хотя в такие моменты, как многие говорили, Дрону было бесполезно что –либо говорить, настолько он был погружён в себя и свои в эмоции, Алик всё -таки пытался иногда, забежав сзади него, чтобы никто из зрителей не видел, шипеть ему на ухо: "Дрон, прекрати дурака валять"! Клавишник на время успокаивался. Но проходило время, и он принимался за старое.