Грезы и тени
Шрифт:
— Я пойду на этотъ свтъ, — подумалъ Флореасъ, — я достаточно сдлалъ, чтобы удовлетворить своему желанію; но тайна упорно не дается мн въ руки, и я не въ силахъ бороться съ невозможнымъ — долженъ возвратиться. Если это мои спутники, тмъ лучше; если нтъ, то авось эти люди не откажутъ мн въ ночлег и укажутъ дорогу въ Пизу…
Онъ шелъ на огонь до тхъ поръ, пока нога его не оступилась съ ровной почвы въ провалъ; путникъ едва усплъ откинуться назадъ, чтобы не сорваться въ глубь пропасти. Онъ услся на краю обрыва, едва не втянувшаго его въ свои ндра, и сталъ ждать разсвта. Безцльно глядя предъ собой, Флореасъ замтилъ, что огонекъ, на который онъ шелъ, какъ будто ростетъ силою пламени, дробится на многія свтящіяся точки… Флореасъ не могъ дать себ отчета, что это за огни. Не можетъ быть, чтобы Пиза! Но, — если нтъ — куда же онъ попалъ? Видно было, что подъ нимъ въ глубокой котловин лежитъ большой городъ… Выступили изъ мрака очертанія горныхъ вершинъ; востокъ побллъ; огромная голубая звзда проплыла на горизонт и растаяла въ поток румянаго свта. Три широкихъ блыхъ луча, разбгаясь, какъ спицы колеса, высоко брызнули изъ-за горъ въ просторъ неба… Птицы пустыни тысячами
Внизу, въ долин еще клубился туманъ. Но такъ какъ Флореасъ зналъ, что подъ его блымъ покровомъ спитъ какое-то жилье, то ршился спуститься.
Онъ увидлъ тропинку-лстницу, вырубленную въ скал… Давно никто не ходилъ по ней: растреснутыя иззубренныя временемъ ступеньки поросли репейникомъ и мареною; длинные ужи, шипя, уползали изъ-подъ ногъ Флореаса; онъ раздавилъ своимъ кованымъ сапогомъ не одну семью скорпіоновъ.
Солнце встало надъ горами; туманъ растаялъ. Флореасъ одиноко стоялъ среди желтой песчаной лощины, сдавленной зелеными горами, и удивлялся: не только города, ни одной хижины не было поблизости… Втеръ уныло качалъ высокія сорныя травы… Песокъ блестлъ подъ солнцемъ… Срло ложе широкой, но совершенно высохшей отъ лтняго зноя рки… Вотъ и все.
Въ досад разочарованія бродилъ Флореасъ по лощин. Онъ чувствовалъ себя страшно усталымъ: о возвращеніи нечего было и думать. Изъ шнурка, стягивавшаго сборки его кафтана, онъ сдлалъ пращу и, набравъ гладкихъ голышей, убилъ ими съ дюжину мелкихъ пташекъ пустыни. Обдъ его былъ обезпеченъ. Надо было найти воды. Она журчала неподалеку. Флореасъ пошелъ на звукъ… Ручей текъ обильною волною изъ-подъ низко нависшихъ орховыхъ кустовъ. Флореасу показалось страннымъ правильное ложе потока. Нагнувшись къ вод, онъ увидалъ, что когда-то ручей былъ заключенъ въ мраморныя плиты: желтоватый гладкій камень еще проглядывалъ кое-гд сквозь густой мохъ, темнымъ бархатомъ облпившій дно и стнки источника. Раздвигая цпкія втви оршника, Флореасъ пошелъ вверхъ по теченію и скоро добрался до обширной лсной поляны. На ней въ безпорядк громоздились срые громадные камни. Флореасъ узнавалъ ступени, обломки карнизовъ; толстая колонна съ отбитою капителью лежала поперекъ дороги… Посредин поляны возвышалась груда камней въ полроста человческаго, похожая и на очагъ, и на надгробный памятникъ. Осколки мраморнаго щебня валялись кругомъ. Ручей текъ прямо изъ-подъ этой груды, которая, какъ и его русло, была когда-то обдлана въ мраморъ. Еще виднлись кое-гд слды обшивки, испещренной бурыми буквами давно разрушенной и утратившей смыслъ надписи. Флореасъ прочиталъ:
Оружейникъ оглядлъ мстность и подумалъ, что расположиться для обда здсь, на полян, между зелеными стнами узкаго ущелья, пріятне, чмъ въ песчаной пустын, только-что имъ оставленной. Онъ устроилъ костеръ на древнемъ памятник-очаг и, нанизавъ убитыхъ птицъ на гибкій прутъ, изжарилъ ихъ надъ огнемъ. Синій дымъ весело поднялся къ небу зыбкимъ столбомъ. Голодный Флореасъ наскоро сълъ свой скудный обдъ, запилъ водой изъ ручья…
Его сморило сномъ.
Флореасъ проснулся впотьмахъ, позднимъ вечеромъ. Ему очень не хотлось вставать съ земли, но онъ сдлалъ надъ собою усиліе… И, вмст съ тмъ, какъ онъ поднималъ свою еще отягченную сномъ голову, онъ видлъ, какъ поднимается изъ праха поверженная колонна. Онъ бросился къ ней, — на ней не оставалось ни мховъ, ни ракушекъ, ни плсени: блестящій и гладкій столбъ краснаго порфира, гордо увнчанный бломраморнымъ узоромъ капители. Флореасъ осязалъ воскресшую колонну, чувствовалъ ея холодъ… Десятки такихъ же колоннъ съ глухимъ рокотомъ выходили изъ-подъ земли, слагаясь въ длинные портики. Дымный и грязный очагъ превратился въ великолпный жертвенникъ. Костеръ Флореаса разгорлся на немъ съ такою силою, что розовое пламя, казалось, лизало своими острыми языками темное небо, и зарево играло на далекихъ скалахъ. Цвточныя гирлянды змями взвивались невдомо откуда, прицплялись къ колоннамъ и, чуть качаемыя втромъ, тепло и мягко обввали Флореаса благоуханіями.
Молодой человкъ понялъ, что стоитъ y разгадки тайны, въ которую вовлекли его прошлою ночью невдомые звуки. A они, какъ нарочно, снова задрожали въ воздух, но уже не рыдающіе, какъ вчера, a весело-торжествующіе. Ущелье сверкало тысячами огней, гудло праздничнымъ гуломъ тысячеголовой толпы. И голоса, и огни близились къ храму. Предъ изумленнымъ Флореасомъ медленно проходили важные сдобородые мужи въ длинныхъ блыхъ одеждахъ, украшенные дубовыми внками, и становились рядомъ налво отъ пылающаго жертвенника, a направо сбирались рзвою толпою прекрасныя полуобнаженныя двы. Ихъ тла были, какъ молоко. Флореасу казалось, что он свтятся и прозрачны, какъ туманъ, летающій въ лунную ночь надъ водами Арно. Каждая потрясала дротикомъ или лукомъ; y иныхъ за плечами висли колчаны, полные стрлъ; многія сверхъ короткихъ, едва закрывавшихъ колна, туникъ были покрыты пестрыми шкурами зврей, неизвстныхъ Флореасу. Нмъ и неподвиженъ стоялъ оружейникъ въ широкомъ промежутк между рядами таинственныхъ мужей и двъ… Онъ начиналъ думать, что попалъ на шабашъ бсовъ, но никогда не предположилъ бы онъ, чтобы бсы могли быть такъ величавы и прекрасны. Новые огни, новые голоса наполнили храмъ. Девять женъ чудной красоты поднимались по мраморной лстниц, сплетаясь хороводомъ вокругъ мощнаго юноши, который сіялъ, какъ солнце, и блескъ, исходившій отъ его лица, затмвалъ блескъ лампадъ храма. Въ рукахъ юноши сверкала золотая лира, и со струнъ ея летли т самые звуки, что приманили Флореаса. И мужи въ блыхъ одеждахъ, и вооруженныя двы упали въ прахъ предъ лицомъ юноши. Остался на ногахъ только Флореасъ, но его какъ будто никто не замчалъ въ странномъ сборищ, хотя стоялъ онъ ближе всхъ къ жертвенному огню. Юноша гордо сталъ предъ жертвенникомъ, опередивъ Флореаса, и, радостно простирая къ огню руки, воскликнулъ голо-сомъ, подобнымъ удару грома:
— Проснись, сестра! Твое царство возвратилось.
Радостно зазвенли золотыя струны его лиры,
— Проснись, сестра! — звалъ юноша.
— Встань, царица! проснись, богиня! — вторила толпа…
Вооруженныя двы выхватывали изъ колчановъ стрлы и проводили ими глубокія борозды на своихъ блоснжныхъ челахъ. Кровь струями текла по ихъ ланитамъ, они собирали ее въ горсть и бросали капли въ жертвенный огонь…
Пламя раздвоилось, какъ широко распахнувшійся пологъ; надъ жертвенникомъ встало облако благо пара. Когда же оно пордло и тусклымъ свиткомъ уплыло изъ храма къ дальнимъ горамъ, на жертвенник, между двухъ стнъ огня, осталась женщина, мертвенно-блдная, съ закрытыми глазами. Она была одта въ такую же короткую тунику, какъ и вс двы храма, такъ же имла лукъ въ рукахъ и колчанъ за плечами, но была прекрасне всхъ; строгимъ холодомъ вяло отъ ея неподвижнаго лица. Мольбы, крики, псни и пляски росли, какъ буря на мор, пламя сверкало, напрягая всю свою мощь, чтобы согрть и разбудить мертвую красавицу. Синія жилки, точно по мрамору, побжали подъ ея тонкою кожей; грудь дрогнула; губы покраснли и зашевелились… и, — съ глубокимъ вздохомъ, будто сбросивъ съ плечъ тяжесть надгробнаго памятника, — она пробудилась отъ сна. Оглушительный вопль привтствовалъ ее… Вс упали ницъ; даже юноша съ золотою лирою склонилъ свою прекрасную голову. Огонь на жертвенник угасъ самъ собою, a надъ челомъ красавицы вспыхнулъ яркій полумсяцъ. Онъ росъ и заострялъ свои рога, и въ свт его купалось тло богини, точно въ расплавленномъ серебр. Она водила по толп огромными черными глазами, мрачными, какъ сама ночь, подъ бархатнымъ пухомъ длинныхъ рсницъ. Взглядъ ея встртился съ взглядомъ Флореаса, и оружейникъ почувствовалъ, что она смотритъ ему прямо въ душу, и что не преклониться предъ нею и не обожать ея можетъ разв лишь тотъ, y кого вовсе не гнутся колна, y кого въ сердц не осталось ни искры тепла, a въ жилахъ — ни капли крови. Кто-то далъ ему въ руки стрлу, и онъ, въ восторженномъ упоеніи, сдлалъ то же, что раньше длали вс вокругъ: глубоко изранилъ ея остріемъ свой лобъ и, когда заструилась кровь, собралъ капли въ горсть и бросилъ къ ногамъ богини съ громкимъ воплемъ:
— Радуйся, царица!
И, въ отвтъ его воплю, среди внезапно воцарившейся тишины, раздался мощный голосъ, глухо и торжественно вщавшій медлительную рчь:
— Здравствуй, мой свтлый богъ и братъ, царь лиры и солнца! Здравствуйте, мои врные спутницы и слуги! Здравствуй и ты, чужой юноша, будь желаннымъ гостемъ между нами. Семь вковъ прошло, какъ закатилось солнце боговъ, и я, владычица ночей, умерла, покинутая людьми, нашедшими себ новыхъ боговъ въ новой вр. Здсь былъ мой храмъ — здсь стала моя могила. Вымерли мои слуги, прахомъ разсыпались мои алтари, сорными травами заросли мои храмы, жилище змй и скорпіоновъ; мои кумиры стали забавою людей чужой вры. Жертвенный огонь не возгорался на моей могил, я не обоняла сладкаго дыма всесожженій. Я спала въ земл, какъ спятъ человческіе трупы, какъ спите вс вы, мои спутницы и слуги; я — мертвая богиня побжденной вры, царица призраковъ и мертвецовъ! Юноша разбудилъ меня. Онъ пришелъ на таинственный зовъ, онъ оживилъ мой храмъ и согрлъ огнемъ мой жертвенникъ. Клянусь отцомъ моимъ, спящимъ на вершин Олимпа, — великъ его подвигъ и велика будетъ его награда. Николай Флореасъ! хочешь ли ты забыть міръ живыхъ и здсь въ пустын стать полубогомъ среди забытыхъ боговъ? Хочешь ли ты свободно коротать съ нами веселыя и торжественныя ночи и въ вихряхъ носиться надъ землею, отъ льдинъ великаго моря блаженныхъ Гипербореевъ къ слонамъ и чернымъ пигмеямъ лсистой Африки? Хочешь ли ты назвать своимъ братомъ бога звуковъ и свта? Скажи: хочу! — отрекись отъ своего міра, и я отдамъ теб свою любовь, которой не зналъ еще никто изъ боговъ и смертныхъ.
И небо, и земля молчали, и втеръ не дышалъ, когда Флореасъ тихо отвтилъ:
— Хочу. Я твой рабъ, и жизнь моя принадлежитъ теб.
Пламенемъ вспыхнули очи богини, радостно дрогнули ея ноздри, громкій крикъ, похожій на охотничій призывъ, вырвался изъ ея груди. Она сошла съ жертвенника и, прямая и трепещущая, какъ стрла, только что сорвавшаяся съ тетивы, приблизилась къ Флореасу. Теплыя уста съ дыханіемъ, пропитаннымъ ароматомъ животворящей амброзіи коснулись его губъ; теплая рука обвила его шею и закрыла ему глаза. Флореасъ слышалъ, какъ богиня отдлила его отъ земли… какъ они медленно и плавно поднялись въ воздухъ, сырой и прохладный… Съ шумомъ, пснями и смхомъ, взвилась за ними вся толпа, наполнявшая храмъ; ея движеніе рождало въ воздух волны, какъ въ мор… Богиня сняла руку съ глазъ Флореаса; онъ увидалъ себя на страшной высот; огни храма меркли глубоко внизу. Закрывъ глаза, онъ почти безъ чувствъ склонился на плечо богини, пропитанное свтомъ оснявшаго ее полумсяца… Какъ сквозь сонъ, слышалъ онъ охотничьи крики и свистъ вихря, помчавшаго воздушный поздъ въ безвстную даль. Волосы богини, подхваченные втромъ, хлестали его по лицу.
— Не бойся! — слышалъ ея голосъ Флореасъ, — не бойся, супругъ мой. Тотъ, кого держу я въ своихъ объятіяхъ, не долженъ ничего бояться. Онъ сильне природы, она его слуга…
Они мчались надъ широкими рками въ плоскихъ берегахъ, надъ темными городами съ стрлкообразными колокольнями, надъ тихо шепчущими маисовыми полями, изрзанными стью мутныхъ каналовъ, надъ болотами, окутанными въ густую пелену опасныхъ тумановъ, направляясь на далекій сверъ къ неприступной стн суровыхъ Альповъ. Снжная метель захватила поздъ, потащила его по узкимъ ущельямъ къ сверкающимъ льдинамъ глетчера и долго крутила по снжнымъ полямъ охоту богини. Стадо сернъ пронеслось такъ далеко, что Флореасу оно показалось стадомъ какихъ-то рогатыхъ мышей. Но богиня бросила стрлу, и стадо рухнуло въ внезапно открывшуюся предъ нимъ бездну.