Грёзы о Земле и небе
Шрифт:
Наконец мы ложимся и накрываемся легкими одеялами, которые здесь кажутся воздушными.
Подушки и тюфяки почти не применяются. Тут можно бы, кажется, спать даже на досках.
Не могу избавиться от мысли, что ложиться еще рано. О, это Солнце, это время! Вы застыли, как и вся лунная природа.
Товарищ мой перестал мне отвечать; заснул и я.
Веселое пробуждение… Бодрость и волчий аппетит… До сих пор волнение лишало нас обыкновенного позыва к еде.
Пить хочется! Открываю пробку… Что это – вода закипает! Вяло, но кипит. Дотрагиваюсь рукой до графина. Не обжечься бы… Нет, вода
– Мой физик, что ты скажешь?
– Здесь абсолютная пустота, оттого вода и кипит, не удерживаемая давлением атмосферы. Пускай еще покипит: не закрывай пробку! В пустоте кипение оканчивается замерзанием… Но до замерзания мы не доведем ее… Довольно! Наливай воду в стакан, а пробку заткни, иначе много выкипит.
Медленно льется жидкость на Луне!..
Вода в графине успокоилась, а в стакане продолжает безжизненно волноваться – и чем дольше, тем слабее.
Остаток воды в стакане обратился в лед, но и лед испаряется и уменьшается в массе.
Как-то мы теперь пообедаем?
Хлеб и другую, более или менее твердую пищу можно было есть свободно, хотя она быстро сохла в незакрытом герметически ящике: хлеб быстро обратился в камень, фрукты съежились и также сделались довольно тверды. Впрочем, их кожица все еще удерживала влажность.
– Ох, эта привычка кушать горячее! Как с нею быть? Ведь здесь нельзя развести огонь: ни дрова, ни уголь, ни даже спички не горят!
– Не употребить ли в дело Солнце?.. Пекут же яйца в раскаленном песке Сахары!..
И горшки, и кастрюли, и другие сосуды мы переделали так, чтобы крышки их плотно и крепко прикрывались. Все было наполнено чем следует, по правилам кулинарного искусства, и выставлено на солнечное место в одну кучу. Затем мы собрали все бывшие в доме зеркала и поставили их таким образом, чтобы отраженный от них солнечный свет падал на горшки и кастрюли.
Не прошло и часа, как мы могли уже есть хорошо сварившиеся и изжаренные кушанья.
Да что говорить!.. Вы слыхали про Мушо? Его усовершенствованная солнечная стряпня была далеко позади!.. Похвальба, хвастовство? Как хотите… Можете объяснить эти самонадеянные слова нашим волчьим аппетитом, при котором всякая гадость должна была казаться прелестью.
Одно было нехорошо: надо было спешить. Признаюсь, мы не раз-таки давились и захлебывались. Это станет понятно, если я скажу, что суп кипел и охлаждался не только в тарелках, но даже и в наших горлах, пищеводах и желудках; чуть зазевался – глядишь: вместо супа кусок льда…
Удивительно, как это целы наши желудки! Давление пара порядком-таки их растягивало…
Во всяком случае, мы были сыты и довольно покойны. Мы не понимали, как мы живем без воздуха, каким образом мы сами, наш дом, двор, сад и запасы пищи и питья в погребах и амбарах перенесены с Земли на Луну. На нас нападало даже сомнение. И мы думали: не сон ли это, не мечта ли, не наваждение ли бесовское? И за всем тем мы привыкли к своему положению и относились к нему отчасти с любопытством, отчасти равнодушно: необъяснимое нас не удивляло, а опасность умереть с голоду одинокими и несчастными нам даже не приходила на мысль.
Чем объясняется такой невозможный оптимизм, вы это узнаете из развязки наших похождений.
Прогуляться
Увлекаю и приятеля.
Мы – на обширном дворе, в центре которого возвышается гимнастика, а по краям – забор и службы.
Зачем здесь этот камень? О него можно ушибиться. На дворе почва обыкновенная земная, мягкая. Вон его, через забор!.. Берись смело! Не пугайся величины! И вот камень пудов в шестьдесят обоюдными усилиями приподнят и перевален через забор. Мы слышали, как он глухо ударился о каменную почву Луны. Звук достиг нас не воздушным путем, а подземным: удар привел в сотрясение почву, затем наше тело и ушные кости. Таким путем мы нередко могли слышать производимые нами удары.
– Не так ли мы и друг друга слышим?
– Едва ли! Звук не раздавался бы, как в воздухе.
Легкость движений возбуждает сильнейшее желание полазить и попрыгать.
Сладкое время детства! Я помню, как взбирался на крыши и деревья, уподобляясь кошкам и птицам. Это было приятно…
А соревновательные прыжки через веревочку и рвы! А беготня на приз! Этому я отдавался страстно…
Не вспомнить ли старину? У меня было мало силы, особенно в руках. Прыгал и бегал я порядочно, но по канату и шесту взбирался с трудом.
Я мечтал о большой физической силе: отплатил бы я врагам и наградил бы друзей!.. Дитя и дикарь – одно и то же. Теперь для меня смешны эти мечты о сильных мускулах… Тем не менее желания мои, жаркие в детстве, здесь осуществляются: силы мои благодаря ничтожной лунной тяжести как будто ушестерились.
Кроме того, мне не нужно теперь одолевать вес собственного тела, что еще более увеличивает эффекты силы. Что такое для меня тут забор? Не более, чем порог или табурет, который на Земле я могу перешагнуть. И вот, как бы для проверки этой мысли, мы взвиваемся и без разбегу перелетаем через ограду. Вот вспрыгиваем и даже перепрыгиваем через сарай, но для этого приходится разбегаться. А как приятно бежать: ног не чувствуешь под собой. Давай-ка… кто кого?.. В галоп!..
При каждом ударе пяткой о почву мы пролетали сажени, в особенности в горизонтальном направлении. Стой! В минуту – весь двор: 500 сажен – скорость скаковой лошади…
Ваши «гигантские шаги» не дают возможности делать таких скачков!
Мы делали измерения: при галопе, довольно легком, над почвой поднимались аршина на четыре; в продольном же направлении пролетали сажен пять и более, смотря по быстроте бега.
– К гимнастике!..
Едва напрягая мускулы, даже, для смеху, с помощью одной левой руки мы взбирались по канату на ее площадку.
Страшно: четыре сажени до почвы!.. Все кажется, что находишься на неуклюжей Земле!.. Кружится голова…
С замирающим сердцем я первый решаюсь броситься вниз. Лечу… Ай! Ушиб слегка пятки!
Мне бы предупредить об этом приятеля, но я его коварно подбиваю спрыгнуть. Подняв голову, я кричу ему:
– Прыгай, ничего – не ушибешься!
– Напрасно уговариваешь: я отлично знаю, что прыжок отсюда равен прыжку на Земле с двухаршинной высоты. Понятно, придется немного по пяткам!
Летит и мой приятель. Медленный полет… особенно сначала. Всего он продолжался секунд пять.