Грезы об Эдеме: В поисках доброго волшебника

Холлис Джеймс

Вспомним о главной героине романа Уильяма Фолкнера «Роза для мисс Эмили» — о женщине, которая, не желая расставаться со своим любовником, дает ему отраву, а затем несколько недель спит с его телом, от которого исходит приторный и тошнотворный трупный запах. Подумаем об упорном преследователе, который не может перенести разлуку со своей нареченной Возлюбленной. Подумаем о психо-логике человека, который из-за разрыва отношений совершает самоубийство: «Я покончу с собой, пока со мной не случилось что-то ужасное, потому что меня бросил Другой, без которого я все равно погибну».

Так начинается ужасный поиск, поиск постоянного, всемогущего Другого, который исцелит детскую травму. Кто из

терапевтов не работал с так называемыми пограничными расстройствами личности, которые характеризуются эмоциональной лабильностью, непрочными, временными отношениями и ужасным страхом, связанным с возможностью расставания? У этих несчастных людей адская жизнь, ибо они не могут выдержать постоянное напряжение, которое накладывают социальные обязательства, а потому страдают вследствие навязчивой идеализации каждого нового партнера и повторяющихся неизбежных потерь. Слезы и прием лекарств столь же характерны для их поведения, как и членовредительство.

Одна пациентка следовала за своим психиатром до парковки, следила за его машиной, дежурила у его дома, звонила ему домой, пыталась соблазнить его во время терапии — и все это время считала себя недостойной его внимания. Поскольку она не могла удостовериться в его профессиональном внимании к ней, то стремилась получить подтверждение его заботы о себе, пытаясь вступить с ним в сексуальные отношения, хотя хорошо осознавала, что секс принесет ей одни страдания в результате очередного нарушения ее эмоциональной целостности.

Такова двойная стратегия, обусловленная стремлением справиться со страхом перед расставанием с Другим: унизиться и таким образом избежать возобновления боли или/и отчаянно искать утраченную связь, часто «выбирая» только такого Другого, который вызывал бы повторение первичного переживания. Повторяю: все такие отношения определяются глубинным психическим воздействием изначально заложенной программы.

Насколько мы обречены на воспроизведение таких запрограммированных стратегий поведения? Конечно, мы свободны в том, чтобы стать другими и иначе себя вести. Но это требует высокой степени осознания закономерностей в своем поведении, однако мы можем назвать закономерными лишь те свои действия, которые неоднократно повторяются. Более того, пока человек не достигнет среднего возраста или не станет еще старше, его Эго не хватит сил, чтобы осознать совершаемый им выбор. Молодой человек все же является слишком бессознательным и не может пойти на риск, чтобы усомниться в себе при таких сильных потрясениях в жизни. Даже достижение преклонного возраста не гарантирует осознания. Подумайте о людях, которые многократно вступали в брак, не сумев или испугавшись сохранить длительные близкие отношения и так и не осознав бессознательных шаблонов, формировавших их выбор при каждом новом поиске своей Возлюбленной¹⁴.

Только выстрадав устранение проекций на Другого или найдя первопричину своих симптомов, человек может прийти к осознанию того, что его враг находится у него внутри, что Другой — не такой, каким он может казаться, и что человеку нужно очень глубоко себя узнать, прежде чем он сможет прояснить область истинных отношений. Такие открытия даются нелегко, им сопутствуют мучительные переживания неудач, стыда, ярости и унижения. Но, находясь в таком ужасном состоянии, можно лучше узнать самого себя, а без этого знания нельзя построить продолжительные отношения.

Психологическое направление, изначально известное как «школа объектных отношений», повлияло на многих психологов, включая юнгианцев. Это направление получило такое название благодаря признанию ключевой важности в формировании человеческой деятельности «первичных объектов», в первую очередь — отца и матери. Это не значит, что у нас нет «врожденной» личности и «врожденного» темперамента; они есть, и об этом знают те родители, которые наблюдали

за своими детьми со времени их рождения. Но этот «врожденный» характер подвергается влиянию, изменению, иногда — искажению, так что человек становится созданием, порожденным вынужденной адаптацией. Как отмечали Фрейд и Юнг, невроз — это неизбежная плата за цивилизацию. Социализация необходима, но каждая новая адаптация уводит человека все дальше и дальше от Райского Сада.

В другой своей книге я подробно писал о том, как у человека формируется ощущение «ложного Я» (еще одно понятие, введенное Винникоттом)¹⁵. В моем понимании ложное Я — это совокупность стилей поведения и сознательных установок к себе и Другому, цель которых — справиться с возникающим у ребенка экзистенциальным страхом. Появление этой «временной личности» неизбежно, ибо человек вынужден приспосабливаться к психодинамике своей родной семьи и влиянию других культурных норм. Каждая новая адаптация делает Райский Сад все более и более призрачным, а человек трагически все больше и больше теряет связь с самим собой. Вот как воспроизводит Энн Секстон мысли ребенка о «мире взрослых»:

Мир не был твоим. Он принадлежал Большим людям Когда я приду Туда, в мир взрослых, … там будет темно¹⁶.

Не будет преувеличением сказать, что постепенное самоотчуждение человека является трагедией. Именно такое самоотчуждение лежит в основе классических греческих трагедий. Их сюжет основывается на том, что все события, происходящие с главным героем, — это результат совершенного им выбора, который он сделал не вполне осознанно, так как недостаточно знал самого себя: не мог видеть того, чего он не мог видеть. Эта гамарция (hamartia)^*, то есть искаженное представление о себе и внешнем мире, неизбежно порождает ложный выбор с вытекающими отсюда последствиями. Спустя много веков мы переживаем то же самое.

Тогда очевидно, что нам приходится тратить огромные усилия на формирование осознанных, конструктивных отношений с Другим, если в нашем отношении к своему Я существует глубокая травма. Примем во внимание и то, насколько трудно вообще развивать любые отношения. Все, что я о себе не знаю, все мои тайные стремления исцелить свои травмы, порожденные моей родной семьей и моей культурой, теперь я возлагаю на вас. Вам придется из-за меня выстрадать все комплексы, которые я приобрел на протяжении всей своей жизни. Как же я мог допустить такое по отношению к вам, обещая вас любить? Как же вы могли допустить такое по отношению ко мне, обещая любить меня?

Сможем ли мы не упасть духом, если при таком взаимном изучении психики нам не удастся ничего увидеть? Или, скорее, нам не удастся увидеть множество рассеянных энергетических кластеров, то есть комплексов, которые, как планеты, обладают собственной атмосферой, и каждый из них всегда находится в полутени других? И как вообще мы можем говорить о любви, об этой великой фантазии, об этом наркотике, о смысле нашего бытия («Я не могу без тебя жить…»), об этой надежде на возрождение, которой пропитана наша жизнь и наша культура, когда мы не знаем, что это такое. Мы говорим, что любим многое в жизни, и говорим, что любим по-разному. Мы заимствуем слова у древних греков, которые старались различать особенности своих желаний: eras, caritas, philos, storge, agape. При этом мы ощущаем тень дикого зверя, скрытого за нашими самыми чистыми помыслами: