Грибификация: Легенды Ледовласого
Шрифт:
Единственной боеспособной единицей, не ушедшей воевать в лес и оставшейся на поле, был толстый ордынец с пулеметом. Толстяк все еще сидел на груженой картошкой телеге, запряженной тройкой коней. Одной рукой он правил повозкой, а второй поливал позиции германцев из установленного на телеге РПК. Толстый ордынец видимо словил берсерка, он бешено наворачивал по полю круги на своей боевой колеснице, и каждый раз, подъезжая к залегшим на кромке леса германцам, открывал шквальный огонь из пулемета.
По ордынцу с РПК вдруг начали стрелять откуда-то с северной стороны леса, той самой, где сейчас стоял Хрулеев. Это
Хрулеев не знал, кто именно стреляет в ордынца, стрелки были относительно далеко. Эти таинственные союзники напрягали Хрулеева еще и тем, что никаких германцев, кроме Хрулеева и анархиста, в лесу на севере остаться было не должно. Может быть это дети? Неизвестные обстреливали повозку ордынца из автоматов, стрелков определенно было больше трех, и это тоже не радовало. Если это дети или некая иная третья сила, то, покончив с толстяком-колесничим, они могут направиться сюда убивать Хрулеева. Впрочем, пока что ни одна воюющая сторона его не замечала. Нужно было действовать быстро.
Люба лежала на спине с закрытыми глазами, в той же позе, в которой Хрулеев ее оставил. Трава и мох рядом с Любой перепачкались вытекшей из раненой девушки кровью, Любина куртка тоже была вся в крови. Хрулеев опустился рядом с Любой на колени и убедился, что она еще жива. Он быстро вытряхнул на землю содержимое аптечки. Содержимого оказалось негусто, аптечка была определенно недокомплектной. Пачка бинтов, дезинфицирующее средство, блистер болеутоляющих таблеток, какой-то фольгированный пакетик без маркировки и больше ничего.
К Хрулееву подбежал запыхавшийся анархист в бронежилете:
— Это че? Ты для нее что ли аптечку тащил?
— Да, — ответил Хрулеев
— Хм, а нахуя?
— Возьми нож, вон он валяется, и порежь ей свитер на груди...
— Ты совсем ебанулся? Я лучше возьму нож и воткну его ей в оставшийся глаз. Она тебе яйца отрезала, ты забыл что ли?
— Тебе тоже...
— Ну да. Именно поэтому мне на нее сейчас насрать, пусть подыхает. А ты ее лечить собрался. Я же говорю, ты конченый отморозок. Сам ее лечи тогда, блядь.
— Не могу, у меня рука не действует.
— Ну давай я тебе полечу руку. Хоть ты и отморозок, а мне ничего плохого не делал, так что тебе я помочь готов, а этой суке — нет.
— Чем ты полечишь мне руку, блядь? — рассвирепел Хрулеев, — Бинтом и перекисью водорода? Подуешь на нее, чтобы не болела? У меня все пальцы переломаны. На, смотри! — Хрулеев помахал в воздухе распухшей и посиневшей рукой, и тут же пожалев об этом, всхлипнул от боли.
Анархист недобро смотрел на Хрулеева, в руке парень все еще сжимал гвоздодер. Хрулеев попытался успокоиться:
— Слушай, ты же анархист и не одобряешь человекоубийства, ты сам сказал. А если ей не помочь — она умрет. Это будет все равно, что убийство. Верно?
Анархист подвис на несколько секунд, но потом нашелся:
— Неверно, брат, неверно. Убийство — это активное направленное действие. А если оставить эту суку истекать кровью, то в этом нет никакого действия. Это будет, наоборот, пассивное бездействие. А причинение смерти пассивным бездействием
— Ладно, плевать, — неожиданно согласился Хрулеев, — Пусть подыхает. Ты прав. У меня просто крыша от всего этого уже поехала.
Хрулеев поднял с земли Любин макаров и протянул анархисту:
— Дошли, пожалуйста, патрон в патронник. Я не могу, рука...
— Так я не умею, я пистолеты только у себя в театре видел, и то бутафорские.
— Да это не сложно. Возьмись вот за эту хуйню сверху и потяни назад... Ага, хорошо. Спасибо. Давай теперь его мне.
Хрулеев выдавил на землю из блистера болеутоляющую таблетку, потом взял левой рукой макаров. Он подождал несколько секунд, пока неизвестные стрелки на северной стороне леса не начали снова обстреливать все еще катавшегося по полю ордынца. Теперь можно стрелять, неизвестные не услышат выстрела Хрулеева, и его местоположение не будет демаскировано. На другой южной стороне картофельного поля кипела битва, так что того, что там кто-то обратит внимание на выстрел, Хрулеев не опасался.
Он отошел на пару шагов и выстрелил в лежавшую на земле таблетку, таблетка разлетелась на куски.
— Это чтобы ты убедился, что я могу стрелять с левой руки, — объяснил Хрулеев и направил макаров анархисту в голову, — А теперь возьми нож и порежь Любе свитер на груди.
Но анархист вместо ножа потянулся к валявшемуся рядом с Любой общевойсковому шлему.
— Не поможет, — пояснил Хрулеев, — Он не закрывает лицо, как видишь. Кроме того, я ведь могу прострелить тебе колено. А еще с такого расстояния пуля в грудину неизбежно поломает тебе ребра, даже если ты в бронежилете.
— Ну шакал! — с восхищением и без всякого страха заявил анархист, — Правильно я сказал, ты же конченый отморозок, Хрулеев. Ты влюбился в нее что ли? Прямо «Ромео и Джульетта», действие пятое. Ладно, давай поиграем в докторов, раз такое дело. Да буду я ее лечить, буду. Опусти ствол.
— Опущу. Но только учти, что я его могу поднять снова, меньше чем за секунду. А ты выкини монтировку и порежь Любе свитер на груди, надо осмотреть рану.
Анархист зашвырнул подальше гвоздодер, взял Любин наградной нож и опустился на колени рядом с раненой девушкой. Однако потом он вдруг засомневался:
— Слушай, а вдруг она очнется? Она же нас тогда на месте порешит за то, что мы трогали ее титьки.
— А ты не трогай. Режь давай, только осторожнее.
— А ты уверен? У нее же вся рожа в крови, глаза нет, и из щеки мясо торчит. Может с лица начать?
— Похуй на лицо. Ее грудью на ветку филин насадил.
Анархист вздохнул и взялся за работу. Через полминуты он отшвырнул в сторону окровавленный отрез свитера и бюстгальтер, настолько пропитавшийся кровью, что его можно было выжимать. Правая грудь у Любы не пострадала, зато левая превратилась в кроваво-мясное месиво.