Грибоедов

Цимбаева Екатерина Николаевна

2 февраля Плавильщиков в свой бенефис поставил при полном сборе собственную комедию «Братья Своеладовы». Публика текста совсем не поняла, но горячие друзья бенефицианта позаботились об успехе. Такие-то пьесы и оперы определяли первые впечатления Александра Грибоедова от театра!

Сцена влечет. В конце января воспитанники пансиона, с которыми поддерживал знакомство Александр, забавлялись слухом, что лучший питомец Антонского, чье имя выбито на золотой доске, Федор Граве решил непременно играть у Штейнсберга. Граве пытались пристыдить, но он твердил о вдохновении и призвании. И добро бы имел талант или хоть был красавцем, а то ведь вроде рыцаря печального образа, сутулый, низенький, толстенький.

Великим постом русский театр закрылся; немцы и французы по-прежнему давали спектакли, но ходили к ним мало — как-то совестно было в пост.

Мария и Александр с нетерпением ожидали четвергов, когда все отправлялись на Пречистенку к Всеволоду Андреевичу Всеволожскому, известному театральному меценату и промышленнику, у которого играли квартеты лучших музыкантов Москвы. В тот год в старой столице гастролировали скрипачи Роде и Бальо, альт Френцель и виолончелист Ламар. А из Петербурга донесся слух, что в Россию приехал молодой, но уже великий пианист Джон Фильд. Его недавние концерты в Париже пользовались небывалым успехом благодаря удивительному исполнению фуг Баха и Генделя. Он прославился нежной, мечтательной манерой игры, и первым начал сочинять певучие, лирические фортепьянные пьесы — ноктюрны. Брат и сестра воспылали непреодолимым желанием услышать знаменитого музыканта и взять у него хоть несколько уроков, но пока это оставалось мечтой.

На Святой неделе, наполненной беспрерывными праздничными визитами, от которых, к своему счастью, дети были избавлены, в доме Настасьи Федоровны перебывало пол-Москвы: 12 апреля, в прекрасную погоду, началось гулянье под Новинским, и как было знакомым не заехать к Грибоедовым с визитом или на обед? В те же дни состоялось первое — и последнее — выступление бывшего пансионера Граве, под псевдонимом Nemo. Александр присоединился к ученикам нынешним и прежним, переполнившим немецкий театр. Он сам обожал сцену, но понимал, что играть ради денег или даже славы, как Граве, а не ради удовольствия, благородному человеку не следует. Мальчики сговорились шикать и свистеть, дабы отбить у дебютанта охоту к лицедейству, но, увидев нелепую его игру и фигуру, расхохотались, и неистовый хохот, крики и топанье сошли за выражение бешеного восторга. Публика так разошлась, что полицмейстер Волков, хоть сам умирал со смеху, обратился к ней с просьбой умерить пыл. Даже актеры на сцене хохотали. Nemo был очень доволен произведенным впечатлением, но после всех переживаний решил на сцене не показываться. А Александр вернулся домой в великом возбуждении от первого виденного им театрального скандала.

1 мая 1805 года он со всей семьей отправился на гулянье в Сокольники. Погода стояла бесподобная: теплая и тихая — лучший день для праздничной встречи весны. Утренний дождь освежил зелень и прибил пыль, обыкновенно закрывавшую гуляющих от зрителей и несносную для них самих. Экипаж Алексея Федоровича влился в поток щегольских карет и прадедовских рыдванов, запряженных прекрасными лошадьми в блестящей упряжи или прежалкими клячами в веревочной сбруе. Москвичи съезжались в парк, где их ожидали заранее разбитые богатые палатки под турецкими и китайскими тканями с роскошно накрытыми столами и великолепными крепостными и цыганскими хорами — или простые хворостяные шалаши, покрытые тряпками, с дымящимся самоваром и с пастушьим рогом — для аккомпанемента пляскам. Но никакие различия не мешали беззаботному, разгульному веселью. Детям показалось здесь интереснее, чем в Новинском, где однообразная череда экипажей успела им порядком наскучить.

Главным зрелищем был необыкновенно торжественный поезд графа А. Г. Орлова-Чесменского, устраиваемый не столько, может быть, ради его удовольствия, сколько для увеселения народа; без него, говорили, и гулянье было бы не в гулянье. Впереди, на коне Свирепом в сбруе, залитой золотом и драгоценными каменьями, выезжал сам могучий, тучный вельможа в парадном мундире со всеми орденами.

За ним на прекраснейших конях одной серой масти ехали его дочь, обаятельная Анна Алексеевна, родственники и друзья из знатнейших родов столицы. Потом следовали конюшие, не менее сорока человек, ведя в поводу лошадей с графских заводов. Наконец, тянулись графские экипажи, запряженные цугами и четвериками одномастных лошадей. Народ замечал только богатство и великолепие, знатоки — совершенствование год от года знаменитых орловских рысаков.

На следующий день, при такой же благоприятной погоде, Алексей Федорович повел племянника на скачки. Галереи вокруг скакового круга были заполнены московской знатью, но многие оставались верхом и ездили внутри круга. Скакали, само

собой, не рысистые лошади, а гунтеры, или охотники, — английского происхождения порода, только еще появлявшаяся в России. На приз в 500 рублей, пожертвованный Орловым, скакали десять лошадей: Орлова, Полторацкого, братьев Мосоловых, Муравьева и других. Дистанция была в два круга, то есть в четыре версты. Этот приз выиграл гнедой жеребец Травлер, родившийся в Англии и принадлежавший Муравьеву; скакал на нем его крепостной мальчик Андрей, достигший цели с оборванным стременем. В следующей скачке победила лошадь Мосолова. Потом скакали благородные ездоки на один круг, победил с большим отрывом князь Иван Алексеевич Гагарин на английской лошади. Скачки Александра совсем не увлекли — к лошадям он остался всю жизнь равнодушен, слабо в них разбирался и не восхищался их красотой, в основном потому, что дядя изрядно надоел ему с детства своим конным заводом в Хмелитах.

После скачек начались цыганские песни и пляски, кулачный бой (всех побил ярославский мужик лет пятидесяти, трактирный служка, отысканный где-то княгиней Дашковой). По окончании игрищ Орлов сел с дочерью в одноколку четвериком в ряд, на манер древних квадриг, подобрал вожжи, промчался по скаковому кругу и скрылся в пыли на дороге к Москве. Чем бы развлекалась Москва без своих вельмож?

С мая, как всегда, город опустел. Уехали в Хмелиты и Грибоедовы. Там, после прекрасного лета, их застал указ императора от 1 сентября о рекрутском наборе: государь, дабы «водворить в Европе на прочных основаниях мир», решил двинуть часть войск за границу. Взрослые толковали о войне. Ненависть к Бонапарту, к тому времени провозгласившему себя императором Франции Наполеоном, все возрастала, доверие к царю росло беспредельно. Главной причиной ненависти была невозможность торговать с Францией и Англией, лишавшая русских дворян и доходов, и модных товаров. Никто не сомневался, что война принесет новые победы русскому оружию и разрешит европейские дела.

К середине сентября Москва наполнилась, на улицах заметно прибавилось движения, открылись лавки. Открылись и театры. Петровский театр начал сезон на высокой ноте — недавно написанной трагедией В. А. Озерова «Эдип в Афинах». В Петербурге она прошла с замечательным успехом, в Москве ее еще не видели. Трагедия в стихах сочинена была со строжайшим соблюдением всех требований классицизма: единство места, времени и действия было выдержано безукоризненно, — а это главное. Такой пьесы на русской сцене еще не бывало! Мысли прекрасные, чувства бездна, никакой напыщенности, все естественно, просто, александрийские стихи наилегчайшие. Плавильщиков в роли Эдипа был превосходен:

Зри ноги ты мои, скитаясь изъязвленны, Зри руки, милостынь прошеньем утомленны, Ты зри главу мою, лишенную волос: Их иссушила грусть и ветер их разнес

И проч.

Публика единодушно восторгалась.

И то сказать: где еще могла она увидеть пьесу, полную всех совершенств? Не во французском же театре! Французская труппа в Москве существовала, играла в том же Петровском театре попеременно с русскими актерами, ставила пустенькие комедии, мистерии и оперки, но о ней можно бы и не говорить, если бы не отличалась она пространными и высокопарными объявлениями о высоких достоинствах своих спектаклей, впрочем, довольно наивными. Вот, например: «Позволим себе уведомить публику, что „La Cloison“ добилась в прошедшую субботу полного успеха. Мы сожалеем только, что было мало зрителей, которые могли бы насладиться этим превосходным сочинением, достойным внимания московского дворянства, и приглашаем его почтить своим присутствием спектакль перед отъездом в деревни».

«Эдип» имел такой успех, что был повторен неоднократно, только 1 октября спектакль отменили по причине воздушного путешествия г-на Кашинского — этот воздухоплаватель в сентябре — октябре много раз поднимался над Москвой, надеясь привлечь к своим опытам интерес богатого мецената, не добился успеха и занялся подделкой отечественных и зарубежных минеральных вод по новейшим химическим открытиям, но не из корысти, а по самым патриотическим убеждениям: он надеялся дешевым способом поднять здоровье сограждан и отвратить их от разорительных поездок на заграничные воды (впрочем, в те именно годы ехать было некуда — повсюду шла война, и дворянство пило воды в Липецке или Старой Руссе).