Гридень 2. Поиск пути
Шрифт:
Я даже не стал спрашивать, откуда все это узнал Ефрем. Вероятно, кто-то из воинов, что оставались на моих земля, успели рассказать.
— Зачищай тут, после ко мне, в усадьбу, там и твой десятник должен быть, — сказал я и направился из деревни.
Уже на выходе я увидел одного из своих воинов и поняв, что его конь вполне себе еще живчик, забрал у бойца ездовое животное. Так было всяко сподручно. Учитывая, что моя мобильность резко повысилась, я направился вновь в кузницу.
Когда было сражение не получилось узнать о судьбе Маска. Я вовсе подумал о том, как
— Кузнец? — спросил я у одного из бойцов, который оставался в мастерской.
Воин был не из моих, но в Берладе я этого, вроде бы десятника, видел.
— Ранен, а малой кузнец может и отходит уже. Там ранение тяжкое, — отвечал мне десятник.
При этом у воина не возникло ко мне вопросов, почему это я раскомандовался. Наверное, сотник Геркул уже довел до своих людей, насколько изменилась ситуация, что тот, кого они знали, как Фомку немого, нынче один из четырех главных людей в Братстве. Организации, которая уже должна стать темой для разговоров для многих бояр и князей на Руси.
— Здрава будь хозяйка Евпраксия, — поздоровался я, входя в дом.
— Они все убиты? Те, кто посмел трогать меня, бить моего мужа и пугать мою дочь? — спросила женщина и глаза у нее были злыми, пылающими гневом.
— Кого достали, убили, иных полонили. Как твой муж, где он? — отвечал я, крутя головой.
Дом кузнеца был трехкомнатный, и сейчас я был в главном помещении, можно сказать, гостиной. Насколько я знал, о чем говорила и большая кровать посреди комнаты, именно тут и спят муж с женой, а дочка в иной горнице обитает. Но Маски не было.
— Он с Асаном в кузне, — отвечала женщина и гневный взгляд ее сменился, теперь глаза Евпраксии наполнялись влагой.
Я поспешил в кузницу. Тут еще нужно было постараться, чтобы найти мастеров, так как производственная мастерская была в раза три больше, чем жилой дом. Найдя Маска, стоящего во изголовье Асана, я молча подошел, думая, что парень уже преставился.
— Он жив, уснул. Евпраксия травами ведает, но говорит, что нынче только в руках Господа все. Коли выживет… Христа приму всей душой, да и дочку отдам за него. Этот отрок принял на себя мою стрелу. Он спину мне прикрыл собой, понимаешь, боярин, — грозный мощный мужчина повернулся ко мне и, глядя в глаза сказал. — Они посмели сорвать рубаху с моей жены, когда я бился на другом краю мастерской. Они должны быть убиты. Когда мы пойдем резать их?
— Тебя не заботит, что они твои соплеменники? — спросил я.
— Нет, я всегда был сам по себе. У черемисов хоть луговых, хоть бы и горных, я чужой, у русичей так же своим не стал. Так что… Когда резать их пойдем? Они же сбежали? — сказал Маска и вновь отвернулся к спящему Асану.
— Пойдем, обязательно, — сказал я, посмотрел на перевязанное плечо кузнеца, поняв, наконец, о каком ранении говорил воин во дворе, и пошел прочь.
Теперь
Не верю я, что черемисы все огульно кинулись в бунт. Ну не могут так врать люди. Еще вчера я был в деревне и видел благодарные и веселые лица селян. Они говорили мне спасибо и я даже слышал, как людипросили какое-то божество Кугу Юмо, чтобы тот послал мне счастье и хорошую жену. Тихо просили, на грани слышимого, потому я и верил в искренность сказанного.
— Тысяцкий, дозволь мне со своим десятком тебя сопроводить! — попросил десятник, которого я тут встретил первым.
— Не помню имени твоего, — сказал я, а воин засмущался. — Что не так с твоим именем?
— Фома я, стало быть, Фомка, — сказал воин и до меня не сразу дошло, что смущение десятника связано с тем, что он знал меня, как Фомку немого из Берлады.
И мы рассмеялись. Нет, не так, чтобы было сильно смешно, напротив, оставалось только место для грусти и гнева, но отходняк от адреналинового отката не всегда дает выбор, как именно проявиться. Наверное, если бы я начал кричать во все горло, то это тоже так себе вариант.
— Сопровождай, десятник Фома! — сказал я и направил своего арендованного коня в галоп.
Деревня местных так же была в дымах от пожарищ, но в меньшей степени, чем селение беженцев. А на входе в поселение, которое только обозначено небольшим плетнем…
— Суки… — сказал я и начал тяжело дышать.
Хотелось рвануть в лес, прямо сейчас выследить всех людей, которые там решили спрятаться от праведного гнева. Но нельзя. Боброк должен был послать Лиса, который хорошо читает следы и мог бы определить направление, куда побежали чухонцы. Остальное расскажут пленные. Но очень хотелось еще кого из бунтовщиков убить.
У входа в деревню на кресте висел распятый Крот, Крати. Староста смотрел в строну терема воеводы глазами, полными ужаса. И распят он был на… Андреевском Кресте. Мой враг знает, кто мы и дает четкий знак.
— Кто бы это не был, даже, если и сам булгарский эмир такое вот повелел учинить, клянусь я убью и тех, кто исполнил волю и тех, кто повелел, — сказал я.
Неожиданно для себя я услышал во всех сторон «Клянусь», «Клянусь». Это все воины, что были поблизости, повторяли мою клятву, которую я скорее выкрикнул, чем сказал.
Рядом с Крати лежали убитыми еще с десяток человек. Это были те селяне, которых я готовил в ополчение. Но у них не было пик, которые выдавались местным только на учениях и тренировках, эти воины умирали с небольшими ножами в руках. Младшего сына распятого старосты я не видел.
И тут из деревни стали выходить люди. Впереди шел младший сын Крати. Парсай, так звали его, нес на вытянутых руках большой нож, который в пору было назвать кинжалом. За его спиной шли еще мужчины, их было не много, не больше десяти, далее женщины и дети.