Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение

Эрн Владимир Францевич

И звук его песни в душе молодой

Остался без слов, но живой…

Основной звук, которым звучало для Сковороды мироздание, и которым душа его сочувственно откликалась на впечатления жизни, появился как бы до физического рождения Сковороды в метафизической глубине космического бытия, и мудрость Сковороды есть как бы переведение в план человеческого сознания того, что уже в плане вселенского бытия умопостигаемо дано и что земной жизни Сковороды задано, как подвиг свободного искания Истины и Совершенства.

Если мы попытаемся идейно разобраться в этих намеках, мы найдем верную руководящую мысль всей жизни и всего дела Сковороды.

Ковалинским не произнесено только слово Логос, но все признаки, отличающие логизм от рационализма, перечислены почти с исчерпывающей полнотой. Если мы возьмем Логос; в его космическом аспекте как принцип, внутренне проникающий во всю совокупность мироздания, как тайно присущий каждой

вещи и составляющий ее сокровенную жизнь, то все выражения Ковалинского как бы прямо относятся именно к Логосу и вне Логоса должны быть признаны или риторическим вымыслом, или явной бессмыслицей.

Свободная воля среди сочувственного и сообразного ей Космоса подвигом нравственного напряжения постигает истину, заложенную в самом бытии, и человек, независимо от происхождения и от места своего бытия, ее осуществляющий, есть мудрый и праведный, — вот метафизическая мысль Ковалинского, явно совпадающая с основными идеями логизма. Если сопоставить с этим, что сознание Сковороды питалось не современным ему рационализмом XVIII века, а античной философией и философией отцов Церкви (он изучал Дионисия Ареопагита и св. Максима Исповедника — величайших представителей восточно — христианского умозрения), то умопостигаемую родину Сковороды можно искать лишь в восточно — христианском логизме.

Восточно — христианский логизм есть не только общая стихия философствования Сковороды, но в то же время общая умопостигаемая стихия его жизненного характера, лежащего в основе феноменологии его жизни, объясняющего как частные факты его биографии, так и общий духовный облик.

Вот почему логизм, понимаемый как духовная родина Сковороды, мне приходится класть в основу биографической характеристики Сковороды и предварять простое изложение жизни Сковороды метафизическим «прологом».

Восточно — христианский логизм есть не только единственно возможная почва, благоприятная для всестороннего истолкования философии Сковороды, но и, что очень важно, она дает философское объяснение возможности такого явления, как Сковорода. Трансцендентальная философия не дает и не может дать никакого объяснения возможности существования трансцендентальных философов. Каким образом трансцендентальный субъект осознается и философски опознается Когеном или Риккертом в чистом и адекватном виде, это остается извечной тайной для трансцендентальной философии, тайной, лежащей за границами познания, т. е., другими словами, трансцендентальная философия не может объяснить возможность себя самой как феномена в духовной жизни человечества. Иначе обстоит дело в логизме. С точки зрения логизма возможность такого явления, как Сковорода метафизически обосновывается. Указывается источник его мудрости, его вдохновения, его жизни, и верность этого метафизического обоснования как бы доказывается обратной посыпкой: музыкальным согласием своеобразной и самобытной мудрости Сковороды с основными прозрениями великих представителей логизма.

За одиннадцать веков до Сковороды св. Максим Исповедник, философ огромной силы, следуя за св. Дионисием Ареопагитом, учил, что весь сотворенный мир есть откровение второго лика Св. Троицы, божественного Логоса. «Каждая вещь в мире имеет свою цель или идею; идеи отдельных предметов объединяются в высших и более общих, как виды в роде; последняя же цель всего есть Логос;. В Нем содержатся идеи всех предметов; Он же есть и начало всего. Он и открывается во всем, как первое начало и последующая цель каждой вещи. Нужно только… стараться проникнуть в скрытый в них более глубокий смысл; тогда познание каждой вещи обязательно будет приводить к познанию Логоса, как первой причины и последней цели всего существующего» [6] .

6

См. превосходное исследование профессора Бриллиантова «Влияние восточного богословия на западное в произведениях И. С. Эригена». СПБ, 1898 г., стр. 193–194.

Из этих основоположений св. Максим Исповедник делает колоссальной важности вывод. «Он особенно выставляет на вид одинаковое в принципиальном отношении значение откровения в природе и в Св. Писании. В природе открывается та же самая истина, что и в Писании. Кто действительно хочет познать истину, тот может познать ее и из природы, без помощи писаного Откровения» [7] .

Обыкновенно понимание Природы как неписаного Откровения связывают с именем Шеллинга, развивавшего свои умозрения под влиянием Баадера и Бёме. Но мы видим, что истинная родина такого понимания — христианский Восток. И категорическая смелость, с какой идеи Природы как живого Откровения, в конечном смысле совпадающего с откровением писаным, провозглашается восточно —

христианским логизмом, по силе не может быть сравниваема ни с какими утверждениями позднейших философов, ибо представители логизма, будучи отцами Церкви, а не частными лицами, брали на себя ответственность перед миллионами верующих и перед всеми грядущими веками. И, значит, провозглашая внутренне поэтическое, своеобразное христианское понимание Природы, как таинственного и безмерного Откровения второго Лица Пресвятой Троицы, отцы Церкви со смелостью своей сочетали соответствующую яркость и категорическую достоверность интуиции. Это была не отвлеченная мысль смелых метафизиков, а конкретные прозрения глубочайших и просветленных мистиков.

7

Ibid., 19. Замечателен подлинный текст св. Максима Исповедника. , , , , , ", 5 Migne, Opp. S. Mafimi Confessoris, t. 90–91,145 b. 363

Итак, Природа есть Откровение, равноправное Откровению написаному, — вот самобытное и ответ

ственное положение восточно — христианского умозрения. Проблема «возможности Сковороды» с точки зрения этого положения становится легко и естественно разрешимой.

Если Природа есть Откровение божественных тайн и божественной Мудрости, тогда всякое постижение темных намеков Природы и осознание ее таинственных сил есть мудрость, идущая к человеку из глубин космической жизни. Приникание к Земле, чуткое улавнивание Ее внушений, верность космическому началу есть особый путь мудрости, ведущий туда же, куда ведет и восхождение путем подвига, руководимого написанным Откровением. Путь святых — это путь героической воли, благодатью и подвигом восхождения к Небу усвояющей обладание новой Землей. Скрытая мудрость Земли открывает возможность другого пути: сквозь феноменальное и призрачное поэтическим и мистическим чувством, т. е. чуткой восприимчивостью, узреть и постигнуть тайную устремленность Космоса к своему новому Лику. Постигаемое своей устремленностью как бы заражает постигающего, и чем глубже проникает душа, идущая по второму пути, тем сильнее сама она проникается естеством и состоянием того, что она постигает, и как бы пресуществляется. Это уже не мудрость гностика интеллектуала, это существенная просветленность души, одержимой любовью к Великому.

Мудрость Неба и мудрость Земли в какой-то безмерной дали, за всеми гранями наших скудных кругозоров совпадают в единой безмерности божественной Тайны, — вот прозрение великих отцов Церкви. Но совпадая где-то в безмерности, эти две мудрости всегда разделены для тех, кто исходит отсюда; в начальных стадиях они могут быть раздельны до враждебности, до полного взаимного отрицания. Но на стадиях высших они уже начинают понимать друг друга. Так, первые христиане назвали мудрость Платона божественной, а философию греков таким же «детоводителем ко Христу», каким Библия была для евреев. Так, наоборот, Джотто, друг мудреца Земли Данте, поклоняется в бесчисленных фресках св. Франциску, или великий мудрец Земли Достоевский преклоняется перед святыней православия, худлжественно запечатляет преклонение это в старце Зосиме и тем доказывает всю искренность и глубину своего признания.

Сковорода идет через Землю к Небу, а не через Небо к Земле. Без веского послушания, своевольно и страстно, он на свой страх избирает путь личного постижения порядка и строя космической жизни. Он непрерывно вслушивается в тайный, немолчно в нем говорящий голос, он доверчиво принимает правду своих восторгов, видений и созерцаний. Из двух откровений — Природы и Библии — он в своем внутреннем самочувствии отдает безусловное предпочтение Откровению первому и второе принимает постольку, поскольку оно уясняется и пополняется смыслом из Откровения первого, непосредственно ему данного. Но такова была устремленность этого великого чудака к Истине, так высоко он взбирался в своих постижениях, что издали ему рисовалась неясными контурами небесная мудрость святых, и он подходил в величайшим прозрениям философов христианского подвига.

Не нужно обманываться поверхностными выводами. Сковорода любит церковные обороты речи, имеет склонность к библейским текстам. Но он глубоко светский человек Он природен, а не церковен. Его мистика космична и антропологична, а не экклезиастична. Если краями своей мудрости он соприкасается с мудростью церковной, то только потому, что мудрость космическая в последнем своем определении совпадает с мудростью церковной.

Концепция св. Максима Исповедника об откровении в Природе дает нам возможность метафизически понять и принять Сковороду в его подлинном, целом и неискаженном виде. Она дает нам ряд метафизических терминов — символов, в которых, и только в них, открывается возможность охарактеризовать ноуменальную основу его личности и его философии. То, на что намекает Ковалинский, здесь получает углубленное истолкование.