Гримуар
Шрифт:
— А что за ним, никто не смотрит? — Маше стало интересно, что за мальчик лазает по чужим участкам.
— А кто его знает? Мы никак не поймем, чей он. Но его уже какое-то время не видать.
— Чем же он странный, этот Юра?
— Во-первых, непонятно, как он появляется. Ну может, перелазит через забор, но у нас он высокий. А потом, ну вот однажды такое. Собака наша во дворе лает, мы выходим, а Юра сидит на яблоне и зубы скалит.
— Смеется?
— Нет, зубы скалит, как зверь. Даже страшно стало, знаете?
Маша кивнула.
—
— Странно, — Маша почесала нос.
— Иногда приходит, просит покушать.
— А вы что же?
Тут соседку позвали, разговор закончился.
Слободские решили наконец разобраться с чердаком. Вдруг там металлолом, и он влияет на прием сигнала и вызывает магнитную аномалию.
— Зачем стаскивать металлолом на чердак? — удивилась Маша.
— Ну всякое может быть, дядя же был с придурью, — ответил Дима.
— Я не знаю, в чем эта придурь проявлялась.
— Ну вот видишь.
На следующий день Маша пошла на Бастионную в овощной, а когда вернулась, то услышала резкий высокий голос:
— Опьянела, опьянела, закружилась голова…
Звучало с чердака. К его отворенному люку в потолке, из коридора была приставлена лесенка. Голос пел:
— Ах кому какое дело…
Наверху горел тусклый свет.
— Что происходит? — Маша посмотрела вверх. Пение прервалось, в прямоугольнике появилась темным контуром голова Димы:
— Нашел патефон. Классная штука! Чемоданчик. Открываешь. Вставляешь ручку, крутишь, заводишь, он играет, электричества не надо. Там коробочка с иглами, как портсигар. Залезай, покрути сама.
И Маша крутила ручку, вынимала из конвертом толстые, из шеллака пластинки в паутине царапин, ставила массивную округлую головку с иглой, и патефон пел, пел, пел на разные голоса. Невыносимые оперные теноры сменялись разухабистыми песнями, наверное под них прежде танцевали, а с одной пластинки даже грянул первобытный джаз.
А потом они нашли рукописную книгу «Гримуар», чудовищный, невиданный гроссбух, и ватманы, расчерченные пентаграммами, таблицами, буквами — знакомыми и неведомыми, и самодельные картонные веера, поверх которых тушью или чернилами были нанесены символы, числа и буквы, а также веера совсем сложные, хитро склеенные, где сегменты могли выдвигаться на произвольную длину, независимо от соседних. Слободские поняли, почему дядю Егора считали странным.
В «Гримуаре» тоже были пентаграммы, пентакли, таблицы, но больше тексты — иногда сплошным набором букв по всей странице, иногда геометрическими фигурами. Там, на чердаке, под желтой лампочкой, что свисала с потолка, Дима, раскрыв книгу, читал вслух:
— Открыто Ди. Вызов восьмой. Базм ило и та пирипсон…
— Билиберда полная, — Маша тоже заглядывала в книгу, повторяя оттуда:
— Сатор, арэпо, тэнэт…
Отпуск кончился, а Диму по сокращению уволили с работы, и Маша, дабы его поддержать, неожиданно купила
А однажды она пришла, а Дима сидит сам, один, перед включенным телеком, но на экране не игра, а серый шум помех, и Дима завороженно повторяет:
— Пф, пфа, фа, тал, ма, нек.
— Ты чего? — тронула его за плечо.
Он словно очнулся:
— Да так, балуюсь. Пытаюсь медитировать и повторяю строчку из Гримуара. Специально ее заучил.
Замелькали дни осени, Диме вроде бы обещали работу, но не раньше ноября, теперь для затянувшегося отдыха был повод законный, в субботу Дима ездил на Чоколовку совмещал два дела — заходил к тестю и теще, а потом встречался с Мишей и шел с ним на радиорынок менял пройденные или плохие картриджи на новые.
Однажды, передав родителям приветы и испеченный пирожок со смородиной, Маша осталась дома одна. По стеклам окон и осыпавшейся в саду листве застучал дождь и перестал, снова тишина. Иногда раздавался глухой стук — то падало яблоко или орех, катился по склону или задерживался в жухлой траве. Слободские всё намеревались собрать урожай, но падалица так оставалась лежать и портиться, супруги подбирали разве что особо целые плоды, на виду. Убеждали друг друга, что в следующем году займутся садом.
— Главное деревья побелить! — учил Дима, памятуя отрочество в Конотопе, — Иначе жуки заведутся.
Предполагалось, что в сарае, приютившемся у левого забора, найдется всё нужное — лопаты, грабли, сапки, тачка. Не мог же дядя Егор без всего этого? А может быть и мог, вон сад какой дикий, запущенный.
Маша решила тоже поиграть на приставке, но вдруг ей показалось, что мимо окна кто-то прошел. Сердце немного ёкнуло, окно во двор выходит, значит посторонний.
И тихо. В дверь не стучат. Маша встала и осторожно приблизилась к окну. Надо занавески задергивать, кто угодно заглянет. Хотя от кого? Ну вот видишь, значит есть от кого. Шляются. Но ведь со стороны улицы забор… Забор-чик — поправила. Хотя бы и так, но по бокам соседи, наверху ботсадовская ограда. Колючей проволокой что-ли обмотать?
Маша взяла тот самый старинный утюг, прошла через коридор, отворила дверь и остановилась на крыльце, всматриваясь и вслушиваясь. На устах замерли слова — а вы что тут делаете?
Внизу склона бродил бледный мальчик в джемпере и затрапезных штанах, с неряшливой прической. Наверное, это про него говорила как же ее? Неважно.
Маша поставила утюг на полку в коридоре, вернулась и позвала:
— Мальчик, ты что тут делаешь?
— Груши собираю, — он показал зажатую в руке, уже с надгрызом лимонку.