Гримус
Шрифт:
Около круглого стола стояло восемь стульев. Слева от Взлетающего Орла сидела Ирина Черкасова. Стул справа пустовал. Далее располагался Игнатиус Грибб — островок между парой незанятых стульев: еще один знак его положения в социальном распределении, установленном графом, — Игнатиус был единственным, у кого не было соседа, чтобы перекинуться словцом. Дальше следовали сам граф и Эльфрида и, наконец, между Эльфридой и Ириной, последний свободный стул.
Прислушиваясь к элегии Черкасова, Взлетающий Орел пытался представить себе, кого сейчас граф видит перед собой, какими призраками и тенями заполняет свободные стулья и населяет гостиную; но вот Черкасов явственно вздрогнул, и его глаза немедленно изменились; по-прежнему неподвижный,
— Тост, — провозгласил граф. — Тост за удачный вечер и за нашу дружбу, которую не могут разрушить даже приливы и отливы истории.
Все пятеро поднялись и выпили стоя.
Усаживаясь на место, Взлетающий Орел вспомнил слова Виргилия Джонса, сказанные им о К.: Валгалла. Снова принявшись за еду, он почувствовал прикосновение чьей-то руки к своему бедру. Взглянув вниз, он увидел у себя на коленях записку. Осторожно развернув послание графини, он прочитал его:
НИ О ЧЕМ МЕНЯ ТЕПЕРЬ НЕ СПРАШИВАЙТЕ.
ЧЕРЕЗ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ВЫХОДИТЕ ЗА МНОЮ В САД.
И.
Ирина и Эльфрида только-только предприняли отважную попытку затеять изящный застольный разговор, когда их надежды сгубили на корню ужасный стук, грохот и бряканье, раздавшиеся за стеной гостиной. Казалось, целая армия кастрюль, жестяных кружек, пустых консервных банок и прочих пустых и звонких объектов посыпалась на пол. Затем ужасный грохот постепенно стих, но его сменил тонкий высокий голос, затянувший молитву не молитву, песню не песню, а какой-то гимн, сопровождаемый ударами в дребезжащий металлический объект, вероятно сковороду. Неразборчивый гимн быстро сменился скандированием. СВО-БО-ДА! СВО-БО-ДА! СВО-БО-ДА! — выкрикивал визгливый голос.
— Это Мунши, — тихо проговорила Ирина и содрогнулась от отвращения.
— Бедная Ирина, какой ужас, — сочувственно заметила Эльфрида.
У Взлетающего Орла снова возникло ощущение, что он стал свидетелем некоего нежеланного вечернего ритуала, проводимого сегодня, и много раз прежде, и терпеливо и уверенно ожидаемого в будущем. Возможно, причиной возникновения такого ощущения было полное отсутствие удивления, что немедленно подтвердили слова графини:
— Мистер Мунши занимает крыло нашего дома, мистер Орел. Не довольствуясь постом городского квартирмейстера и сопряженной с этим постом властью насаждать свои чудаческие эгалитарные взгляды, он считает своим долгом портить нам вечера такими вот хулиганскими демонстрациями. Насколько я понимаю, его цель — довести до нашего сведения нашу принадлежность к классу угнетателей. Мы терпим его выходки: Мунши человек безвредный, даже забавный.
Граф Черкасов встал.
— Прошу простить, — спокойно проговорил он. — Мне нужно ненадолго вас покинуть — пойду посмотрю, в чем дело. Пожалуйста, продолжайте обед без меня.
— Обязательное второе действие не заставило себя ждать, — заметила минутой позже Ирина. — Александр выйдет к нему, и минут пять они будут шумно препираться. Иногда мне кажется, что перед тем как закатить скандал, Мунши для храбрости заглядывает в свой винный погребок. Демагог, черпающий отвагу в нарушении собственных принципов, — не усматриваете ли вы в этом некую поэтическую иронию? — Ирина мелодично рассмеялась.
— Но что он кричит? — спросил Взлетающий Орел.
— Без конца выкрикивает «СВОБОДА», — отвечает Ирина. — При данных обстоятельствах требование курьезное и совершенно безосновательное.
В дверях прозвучал пронзительный и проникающий повсюду глас Мунши.
— Свобода! — продолжал выкрикивать он. — Свобода да разорвет свои оковы!
— Добрый вечер, — произнес голос Александра Черкасова.
— Завтра грядет заря новой эры освобождения, —
— Не желаете бокал вина? — учтиво предложил Граф.
— Благодарю вас, — нормальным голосом ответил Мунши и тут же снова сорвался на крик: — Трудящиеся устали истекать кровью! Очень скоро угнетатели познают ужасную месть! Грядет новая эра, говорю вам! Эра разрушения старого мира!
Ирина шепнула Взлетающему Орлу:
— Эта эра близится вот уже несколько столетий, — и она продолжила, уже обращаясь ко всем, чуть громче, чем следовало: — Вчера я прочитала чудесный рассказ. Хотите, расскажу?
— О да, с удовольствием! — с таким же наигранным пылом отозвалась Эльфрида.
Ирина надула губки и, соединив кончики пальцев, сложила руки перед собой, изображая глубокую сосредоточенность.
— В действительности это очень серьезное произведение, — начала она. — Главное действующее лицо в нем — Ангел Смерти. Бог посылает Ангела Смерти на землю, чтобы тот собирал здесь души умерших; проходит совсем немного времени, и Ангел обнаруживает, что с ним творится ужаснейшая вещь — каждая проглоченная им душа немедленно становится его частью. Оказывается, каждое умершее существо привносит в Смерть что-то свое, и потому та все время меняется. Великий Ангел впадает в отчаяние, смятение его растет, он начинает сомневаться в собственной независимости, поскольку все эти люди продолжают существовать внутри него; и тогда он возвращается к Богу и просит освободить его от столь тяжкой обязанности. И как вы думаете, что Ангел узнает на небе? А вот что: Бог, тоже утомленный своими обязанностями, желает умереть. Бог просит Ангела Смерти поглотить его, и, разумеется, Ангел не может отказать своему повелителю. Смерть поглощает Бога, и Бог умирает; но и Ангелу это далось непросто — его сердце разорвалось от усилия. Так все кончилось — очень печальный финал, так как Смерть узнает, что умереть она все-таки не может, поскольку во всей вселенной нет никого, кто смог бы поглотить ее. Не кажется ли вам, что рассказ очень миленький и остроумный?
Помолчав, Игнатиус Грибб ответил:
— Дорогая Ирина, — проговорил он, — для такой прекрасной наружности у вас слишком мрачный разум.
Но на Эльфриду, кажется, пересказ произвел впечатление — она погрузилась в глубокую задумчивость. Взлетающий Орел, не устающий удивляться двум своим новым светлокожим и прекрасным знакомым, даже забыл о скандале, разгорающемся в соседней комнате.
— Мне не понравился рассказ, — вдруг подала голос Эльфрида. — Он слишком точный, в нем все на местах и нет недоговоренностей. Кроме того, мне вообще не нравятся рассказы. Литература должна быть медленной и протяженной, как жизнь, должна иметь размытые края, незавершенности и больше внимания уделять частностям, а не большим формам. Жизнь по преимуществу бессмысленна — потому мне всегда кажется, что рассказы, основанные на одном глубокомысленном главном элементе, — это лукавство и коварное искажение действительности. А от искажения правды жизни посредством литературы недалеко до преступления, поскольку тем самым писатель может исказить и чье-то понимание жизни. По мне, желание видеть знаменательный смысл или подтекст во всем окружающем, в любом поступке, в любом событии просто ужасно!
Эльфрида замолчала, слегка смущенная своей речью, которая по сути дела напрямую противоречила строгой определенности ее жизни.
— Дорогая, ты приняла этот рассказ слишком всерьез. В конце концов, это всего лишь писанина, чья-то выдумка. По моему мнению, все это крайне легковесно. Пустышка. А коли так, то почему нельзя, невинной забавы ради, придать чему-то полную законченность, симметричную завершенность? Дайте же хоть иногда форму бесформенному лику жизни. Что скажете, мистер Орел?