Гримус
Шрифт:
Послушная ослица остановилась перед крыльцом лавочки Мунши. По мнению Взлетающего Орла, Пэ Эс Мунши стоило расспросить хотя бы потому, что некоторые из выкриков ревнителя прав трудящихся были направлены против незыблемости официальной философии Грибба. Но пробыв совсем недолго в спартанской комнатке Мунши позади его лавочки, так сказать, в его убежище среди разлагающегося гнезда аристократов, Взлетающий Орел понял, что и здесь его надежды рухнули. По стенам убежища Мунши были развешаны пожелтевшие плакаты, призывающие к борьбе с разнообразными тираниями давно минувших дней. Крепко сжатый жилистый кулак всеобщей солидарности был основным сюжетом. От остальных горожан Мунши отличался только сутью своей одержимости. Он был Человеком Оппозиции. На этом фундаменте зиждилось
— Вы об этом — пф! — ответил Мунши. — Все это чушь! Я плевать хотел на Гримуса. У нас есть Черкасов, чтобы думать об этом, и есть этот крючкотвор-бумагомарака Грибб, которых угнетенные массы обязаны поддерживать, есть специально назначенная женщина по имени Лив, что, учитывая ее душевное состояние, синекура. Лив не сумасшедшая, но вместе с тем не обладает необходимыми способностями. Она лишь проформа. С этим трудно мириться, это вопиюще.
— Но вы продолжаете сотрудничать с режимом?
— Время еще не пришло, — отчеканил Мунши. — Ситуация созреет только тогда, когда политизация рабочих масс достигнет критической точки.
Железная непоколебимость Мунши выдавала его с головой. Изображая непримиримость, он отсиживался в полной безопасности за ее фасадом, поскольку ни один из своих лозунгов не трудился доводить до логического конца. Взлетающий Орел распрощался и в безрадостной растерянности покинул лавочку квартирмейстера.
Вторично Взлетающий Орел увидел свою сестру уже вечером. Появление Птицепес больше нельзя было объяснять галлюцинацией, игрой света и тени или обманом зрения. Это была она, его подруга и мать, сама Птицепес, большая как жизнь и безыскусная как прерия.
В К. все шло своим чередом; мистер Камень занимался подсчетами, вершина горы по-прежнему пряталась в облаках, над равниной висела туманная дымка. У Дома Взрастающего Сына Взлетающий Орел остановил ослицу и спешился. Он хотел повидаться с Виргилием. Привязав ослицу к дереву на обочине Дороги Камня, он двинулся в обход Дома к крыльцу. Свернув за угол, он наткнулся на женщину, лицо которой было скрыто тенью.
— Виргилий Джонс здесь? — спросил он.
Женщина сорвалась с места и бросилась к Дороге.
— Догони меня, братишка! — закричала она на бегу, оборачиваясь к нему. — Попробуй поймать меня!
Быстроногая как всегда, Птицепес стрелой понеслась по дороге к городу, мимо привязанной к дереву ослицы, мимо коленопреклоненного Камня. В первое мгновение застыв от неожиданности как вкопанный, Взлетающий Орел опомнился и бросился следом. Но ему уже было не угнаться — сестра скрылась за домами, напоследок выкрикнув: «В следующий раз, братишка! Может быть, тогда поймаешь!» Взлетающий Орел махнул рукой и прекратил погоню. Обернувшись, он услышал тревожный рев своей ослицы.
Причиной протестующих криков животного был Два-Раза, он же Энтони Сен-Клер Пьерфейт Хантер, содомирующий ее. Даже терпению самой покорной ослицы бывает предел.
Борясь с отвращением и тошнотой, Взлетающий Орел спросил Два-Раза:
— Вы не видели ее?
— Кого? — спокойно переспросил Хантер, не прерывая занятия. Ослица взревела пуще прежнего.
Из окна Дома показалась женская голова.
— Убирайтесь отсюда, хулиганы! — закричала женщина.
— Ради Бога, прекратите, — взмолился Взлетающий Орел, пытаясь оттащить Хантера от беспомощного привязанного к дереву четвероногого.
— Хорошо, — послушно согласился Хантер. — Сказать по правде, это было не так уж приятно.
— Тогда зачем вы…
— Я все пробую два раза, — заученно ответил Хантер, тщательно отряхивая костюм. — Прошлый раз эта скотина лягнула меня. Чуть не сломала мне ногу, черт ее дери. Хорошо хоть больше мне этого делать не придется.
Усилием воли Взлетающий Орел заставил себя забыть об этом безумии. Птицепес опять убежала от него; но самое главное,
Хантер уже ушел, скорее всего направившись к едва различимому вдали в тумане «Залу Эльба». Взлетающий Орел погладил свою встревоженную и обиженную ослицу:
— Бедняга, — сказал он ей и забрался в седло.
На сегодняшний вечер происшествий достаточно; объясняться с Виргилием Джонсом у него больше не было ни сил, ни желания. Он чувствовал себя таким же содомированным обстоятельствами, как и его несчастный скакун.
В «Зале Эльба» Хантер говорил Пекенпо:
— В какой глуши мы живем! Если вдруг захочется чего-нибудь новенького, приходится насиловать ослиц. Стремление к выживанию сделало всех нас трусами.
— Ну и что? — отозвался Пекенпо.
— Я уже не рад этому, — ответил Хантер.
— Ну и что? — повторил Пекенпо.
— Одна-Дорога, — спросил тогда Хантер, — ты зачем вообще притащился на остров?
Пекенпо мрачно помолчал, обдумывая ответ.
— Я стараюсь пользоваться тем, что жив, — ответил он.
Глава 40
Качели. На качелях Эльфрида, Взлетающий Орел стоит позади, Ирина прислонилась плечом к стволу могучего дуба Гриббов, на толстом суку которого устроены качели. Эльфридин зонтик от солнца закрыт и прислонен к коре возле ног Ирины; в мягкой прохладной тени дерева в зонтике нет нужды. На губах Эльфриды застыла детская довольная улыбка; поддерживая компанию, Взлетающий Орел тоже улыбается; уголки губ Ирины приподняты, серые глаза затенены ресницами, она пребывает где-то между сном и явью. Качели раскачиваются широко и свободно, под стать широко раскинувшимся ветвям дуба. Даже в роскошном саду Черкасовых нет дерева, которое могло бы сравниться с этим великолепным дубом, во всем городе нет таких замечательных качелей. Туман сегодня рассеялся рано, солнце припекает, и воздух наполнен гудением торопливых тружениц-пчел. Вот пролетела бабочка, поблескивая крыльями в туманных лучах вертикального света, бьющего сквозь листву. День-элегия, вольный и сильный как полет качелей, свежий и чистый, как свежеиспеченный хлеб, нежный, как кружево или кожа бледной женщины, день, вполне соответствующий прелести чаровницы на качелях. Взлетающий Орел проснулся на рассвете бодрым и сразу широко раскрыл глаза — он чувствовал себя посвежевшим и хорошо отдохнувшим, отлично выспался и снов своих не помнил. Рассвет, предвестник великолепного дня, тоже был само очарование, прогнал прочь его тревоги и печали. В сиянии солнечного света, в обществе двух хорошеньких женщин и милых, невинных, но распаляющих забав — качелей — у кого угодно поднялось бы настроение. Взлетающий Орел чувствовал себя великолепно.
На качелях Эльфрида.
— Сильнее! — приказывает она.
Взлетающий Орел толкает сильнее, качели воспаряют на устрашающую высоту. Ирина, с закрытыми, как и зонтик, глазами под полупрозрачными веками украдкой следит за происходящим. Такие невинные показные забавы мало ее привлекают. Эльфрида Грибб, ее ближайшая соседка, служит ей постоянной спутницей; у нас совсем мало общего, думает Ирина, не считая, возможно, красоты обеих. Давно уже она не думала на такие темы, давно уже наигранно-детская манера Эльфриды так ее не раздражала. Но сегодня Эльфрида действует ей на нервы. Даже среди детей не найти такой чистоты, такой прочнейшей, точно броня, невинности, такого наглядного отсутствия всякой расчетливости в поступках, как у Эльфриды. Искусственное здесь искусно прикрывается искусственным, продолжала говорить с собой Ирина, и именно эта ловкость необыкновенно раздражает. Эльфрида смеется, спит, ест, гуляет — все как ребенок, а Ирина Черкасова не особенно любит детей. Закрыв глаза, она предоставила Эльфриде и Взлетающему Орлу возможность наслаждаться игрой.