Гримус
Шрифт:
Гримус прошел в дальний, темный угол потайной комнаты. Остановившись там, он снял покрывало с маленького предмета, покоившегося, как и прочие артефакты Гримуса, на специальном пьедестале. Это оказался прозрачный, яйцевидный объект с двумя рукоятками по концам. Гримус взялся за одну из рукояток яйца, и внутри того немедленно зажегся свет.
— Я предвидел, — сказал он, — те трудности, с которыми мне придется столкнуться, разъясняя вам мою точку зрения. Для облегчения процесса взаимопонимания я припас вот этот Субсумматор. Если вы возьметесь за вторую его ручку, мы с вами сможем общаться телепатически. Общение будет происходить через посредство этого яйца. Что скажете, мистер Орел?
Взлетающий Орел секунду
— Что, испугались? — весело спросил Гримус своим певучим детским голоском.
— Нет, — поспешно отозвался Взлетающий Орел.
Конечно нет, он может пройти через все, через что готов пройти Гримус, этот древний младенец. Ведь ему уже приходилось доказывать силу своей воли и не раз.
Взлетающий Орел положил посох ю-ю на край гроба Розы и шагнул к Гримусу. Потом, сделав глубокий вдох, ухватился за рукоятку — как это называется? — Субсумматора.
Последнее, что он запомнил еще будучи Взлетающим Орлом, был высокий, пронзительный и очень довольный голос Гримуса, крикнувшего ему следующее:
– Матушка всегда говорила мне: чтобы заставить человека принять новую идею, его нужно обмануть!
(Я был Взлетающим Орлом.)
(Я был Гримусом.)
Я. Я сам. Я и, отдельно, он. Я и он вместе внутри сияющего яйца. Да, примерно так и было. Я и он перетекаем из своих оболочек внутрь сияющего яйца. Как все просто. Ты поглощаешь меня, я поглощаю тебя. Соединение, сплавление, смешение. Да здравствует полное объединение! Станем же одним! Я это ты это я. Такими были его мысли.
Да, все было примерно так. Похоже на печать. Да, на печать. Нажим, и его мысли отпечатались поверх моих, под моими, в моих и среди моих. Я он. Нет ничего легче поглощения. Легче, чем полет стрижа. Двое вместе, два стрижа, и тут же один наполовину-орел-наполовину-он и он же наполовину-он-наполовину-орел. Да, именно так. Мы были одним внутри сверкающего яйца, двое в одной плоти. Да.
Мой сын. Мысли Гримуса лавиной устремились мне навстречу. Ты мой сын, я дал тебе жизнь. Я становлюсь тобой, я становлюсь тобой, а ты мной. Сознание Гримуса, его неудержимые, молниеносные мысли. Монах в оранжевом одеянии излился в меня в едином мыслительном оргазме. Незаконнорожденный аристократ, военнопленный, его противоречия, безважность личности вместе с совершенной необходимостью объясниться, мыслительное существование Гримуса, раздираемое неудержимой, наркотической тягой броситься навстречу, смешаться, соединиться. Его «я» летит навстречу моему «я», подгоняя себя мощными ударами крыльев. Сын мой, сын мой, я взрастил тебя так, как только может сделать это отец, навечно приговоренный к бесплодию.
Сияние внутри прозрачного яйца угасло; взаимообмен завершился. Я отпустил рукоятку — мое тело все еще принадлежало мне, и я мог им управлять. Он тоже отпустил свою рукоятку. Яйцо упало к нашим ногам.
И разбилось о каменный пол вдребезги.
— Теперь, — проговорил он, — мы с тобой одно и то же. Теперь мы едины. Теперь ты знаешь все.
Безумен? Неужели я сошел с ума? Мне было просто назвать его безумцем, но теперь он внутри моей головы, и все его мотивы стали мне понятны. Среди них и такие, которые невозможно выразить словами. Подсознательный ужас концентрационного лагеря, где растоптали его человеческое достоинство и веру в людей; бегство от мира, превратившегося в кошмар, прочь, в келью отшельника, к книгам и философским размышлениям, к увлеченности мифологией, которые постепенно стали для него единственными друзьями и товарищами;
Но все еще есть я. Я, который находится внутри меня и который не он.
Битва за Розу еще не окончена.
— Вот, взгляни, — сказал Гримус. (Я был в нем и он был во мне. Субсумматор работал в обоих направлениях.)
Он поднял небольшое зеркальце на уровень груди перед собой так, чтобы я мог увидеть в нем свое отражение.
Мои волосы поседели. Мое лицо стало его лицом, точной копией, на моих плечах сидела его голова.
Я был Взлетающим Орлом.
Существовала вторая потайная дверь, позволявшая пройти туда, где спала Мидия. Из крошечной каморки Розы, расположенной в самом центре дома, можно было попасть практически в любое из его помещений, она соседствовала со всеми комнатами. Гримус (частично ставший теперь Взлетающим Орлом) за руку привел Мидию к гробу с Розой, у которыого стоял я.
— Оставайтесь здесь, — сказал он. — Заботьтесь друг о друге. Они уже скоро должны появиться, недолго осталось ждать. Но тут вы в безопасности, никто, даже Птицепес, ничего не знает об этой комнате.
В его лице был страх. Но страх этот был мне знаком; это был мой страх. Это я, охваченный им, боялся приближения смерти.
— Теперь ты будешь охранять Розу, — сказал он. — Ты не причинишь ей вреда. Теперь мы одно.
Сказав это, он повернулся и вышел.
— Что он сделал с тобой? — шепотом спросила Мидия. — Ты стал другим.
Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
Я взял ее за руку. Мидия не изменилась — и на том спасибо. Единственная точка постоянства в этой непостоянной вселенной.
Роза. Тот он, что остался теперь со мной, обладал собственной волей и теперь пытался подчинить себе меня, заставить выполнять его приказы. Я, находившийся во мне, был слаб, еще не опомнился после шока пребывания в субсумматоре. Я повернулся к Розе и смотрел на нее долго-долго. Взгляд мой был устремлен к рукоятке-утолщению посередине стебля, руки неодолимо тянулись туда, как железо к магниту. Хотя, возможно я был неправ, когда говорил, что тянуло меня, возможно, это он во мне так стремился ухватиться за Розу.
Внезапно, не владея собой, я дотронулся до Розы. Взялся за эту самую рукоять. Она удобно легла мне в руку. Едва это случилось, я закричал. Закричала и Мидия. Мидия закричала потому, что в тот же миг я исчез из комнаты — бесследно.
Я отправился в Путешествие.
Первое перемещение через Внешние Измерения всегда сопровождает боль. Окружающий мир внезапно исчезает, и на несколько бесконечно малых мгновений ты становишься крохотным сгустком энергии, скользящим по поверхности безмерно могучего моря. Превращаешься в одинокую и беспомощную агонизирующую частицу разума. Потом — столь же неожиданно — вселенная появляется вновь.