Гринвичский меридиан
Шрифт:
Селмер вошел и проследовал за суровым хозяином, который оказался низенького роста и довольно-таки плотного сложения. Он тоже держал в руке книгу, заложенную пальцем. Они прошли по узкому коридору со старыми пожелтевшими обоями и хлопьями пыли вдоль плинтусов и очутились в квадратной, хорошо натопленной комнате. Из большого радиоприемника, стоящего на полу, струилась еле слышная музыка. Селмер прислушался, узнал звук фортепиано, но не осмелился прибавить громкость или попросить об этом хозяина: он понимал, что сейчас не время. Тот указал ему на диван.
— Меня зовут Карье, — сказал он. — Садитесь. Лафон скоро будет.
9
Телефон,
— Двести три — двадцать семь — двадцать, — прокричала она.
С минуту она слушала молча: в трубке что-то долго говорили. В баре сидела дюжина клиентов — четверо у стойки, восемь в зале, из них пять женщин и семеро мужчин. Хозяйка обвела взглядом последних и остановилась на Поле.
— Сейчас посмотрю, кажется, он здесь.
— Вот черт! — буркнул Поль.
— Это вас! — шумно прошептала хозяйка, отлепив щеку от трубки и заслоняя рукой дырочки в аппарате.
Он кивнул.
— Да, он здесь, — объявила она, сняв руку с дырочек.
Поль встал и подошел к стойке.
— Идите лучше в кабину, — шепнула она, снова прикрыв трубку ладонью.
Поль отправился извилистым маршрутом в направлении, указанном стрелочкой «Туалет —Телефон».
— Не кладите трубку, — посоветовала хозяйка дырочкам.
Поль вошел в кабину и в свою очередь снял трубку.
— Да? — сказал он. — Да.
Первое «да» было произнесено очень медленно, второе чуть быстрее; за ними последовало еще несколько «да»; он попытался добавить что-то к одному из них, но это оказалось невозможно, и вместо «да» он произнес «да нет!». Далее послышались «нет», «нет, да!», «возможно», звучавшие нетерпеливо или покорно, затем он сказал, что не знает, послал напоследок невидимому собеседнику еще несколько «да» и повесил трубку.
Выйдя из кабины, он с унылой миной проследовал в двойную уборную, расположенную тут же рядом. Пол был влажный и слегка лип к подошвам, стояла вонь, какой-то посетитель усердствовал над писсуаром. Поль встал рядом, на свободное место, и принял нужную позу, прислушиваясь к звону струи своего соседа. «Людей можно разделить еще и на две такие категории, — подумал он, — на тех, кто аккуратно писает на стенку писсуара, и тех, кто целится прямо в дырку, невзирая на шумный плеск, производимый струей. Вторая категория, наверное, самая многочисленная». Что же касается Поля, то он относился к первой, к тем, кто орошает стенки писсуара. Сосед удалился, Поль закончил, встряхнулся и пошел в зал.
— Ну никакого покоя! — пожаловался он. — Прямо хоть бар меняй.
— Кто звонил?
— Один друг.
Вера ответила широкой скептической усмешкой.
— Ладно, это был не друг.
— Вечно ты привираешь, — сказала она.
Оказывается, они уже перешли на «ты».
— Да, — ответил Поль, — я ужасный врун.
И они возобновили прерванную беседу. Вера описывала сирийскую религиозную службу, на которой присутствовала несколько дней назад в храме на улице Карм. Она
Поль слушал ее весьма рассеянно. Он оглядывал зал, следил за столбиком пепла своей сигареты, стараясь не стряхивать его как можно дольше, ерошил, а потом разглаживал брови двойным симметричным движением большого и указательного пальцев. А Вера все говорила и говорила, приводя массу ненужных подробностей. Поль объединил три или четыре из них и попытался воссоздать целостный образ; потом стал выделять из ее речи лишь те детали, которые соответствовали этому образу, и получил некую текучую, слегка расплывчатую, туманную форму, возникшую под мерный, убаюкивающий голос Веры.
— Да ты меня не слушаешь.
— Как это не слушаю! — возмутился он.
Она недоверчиво взглянула на него и продолжила рассказ. Поль уставился вниз, на линолеум. Его рисунок состоял из кубиков, как бы поставленных на угол, с черными, белыми и серыми гранями. Благодаря этому в первый момент достигался интересный зрительный эффект: касаясь пола, вы словно шагали по кубическим яйцам; однако он тут же исчезал, ибо глаза быстро различали цемент в щелях между квадратами линолеума, которые, даром что хитро задуманные, были тем не менее такими же плоскими, как любые другие, и сообщали полу его обычное ровное состояние. Поль интересовался поверхностью полов так же, как Вера — храмами, иными словами, их вкусы легко было оспорить. Под столом линолеум был почти чистым и незамусоренным, если не считать пары окурков и скомканного клочка целлофана.
Вера находила, что Поль слушает отвратительно. Незаметно для него она стряхнула левой ногой правую туфлю, каковая операция сопровождалась тихим чувственным шорохом; к сожалению, под столом никого не было, чтобы оценить этот приятный звук. Осторожно подняв разутую ногу, она уперлась пальцами в генитальный орган Поля, который застыл от неожиданности, криво улыбаясь. Нога медленно перемещалась туда-сюда, достигая на своем извилистом маршруте желаемого эффекта.
— Вот теперь ты меня слушаешь, я это вижу.
Он едва взял себя в руки: ему хотелось немедленно, сейчас же опрокинуть стол, схватить Веру, швырнуть ее на полукруглую стойку и вонзиться в ее тело сверху или снизу, как получится... а впрочем, никак не получится, в данный момент это невозможно.
— Ладно, стоп! — сказал он, махнув рукой.
Нога нехотя вернулась на свое место, в туфлю.
— Не сердись, у меня проблемы.
— Ну тогда расскажи дальше свою историю, — попросила Вера.
— На чем мы там остановились?
— На том, что Форсайт и Макгрегор, переодетые индусами-торговцами, проникают в город Мохаммед-хана, чтобы попытаться освободить молодого Стоуна, сына старого Стоуна.